Однажды осенью в 1936 году он сказал мне:
— А ты знаешь, возможно, нам с тобой придется пожениться. И не просто жить вместе, как ты хотела, а даже подвергнуться регистрации брака.
— Я испугалась: почему вдруг?!
— Меня очень приглашают в Сорбонну читать лекции. С тобой расстаться на длительный срок я не могу. И еще очень хочется побывать с тобой в Париже. Теперь ты хоть ценишь, как тебя любят?
— А я кокетничать не умею.
— Для освоенной девушки это не важно. Кокетство женщины очень важно при освоении новой девушки, Коруша. Но ты правильно одеваешься. Я давно разработал четыре принципа, как должна одеваться женщина: первое — одежда должна быть яркой; второе одежда должна быть прозрачной; третье — одежда должна быть открытой; четвертое — одежда должна быть обтекаемой. Ты носишь очень правильную длину платья. У тебя едва закрыто колено. Сразу видно — стройные ноги.
— Ты любишь красивые женские ноги?
— Нет, я не ногист. И не рукист. Некоторые обожают женские руки. Я чистый красивист. Я обожаю и преклоняюсь перед женской красотой в целом. Женщина должна быть красивая вся. Есть еще мужчины, которые обожают женские фигуры. Эти мужчины называются фигуристами. Есть еще такие странные мужчины, которые обожают женские души. Еще Леонардо да Винчи установил, что для души просто нет места в теле человека, а есть еще эклектики — это мужчины, которым к красоте женщины нужна особая женская душа. Я думаю, что эти душисты и эклектики просто развозят замурение, оправдывая свою лень. Красивую девушку очень трудно найти. А осваивать еще труднее. Вот ты, Коруша, оказалась очень трудной, если бы не ценные теоретические консультации друзей, я бы не справился!
— Неужели ты консультировался?
— А как же, перед каждым свиданием. Ты как-то легко обходила все теоретические утверждения, но как я счастлив теперь. Даже когда меня не пустят в Париж читать лекции, я не расстроюсь, ведь у меня есть ты!
Чтобы избежать огласки нашего романа, я приходила к Дау сама. На крыльях пролетала парк химико-технологического института и, затаив дыхание, вступала на асфальтовую дорожку Физтеха, утопавшую в цветах. Он ждал меня у приоткрытой двери. Высокий, стройный, тонкий и очень нежный. Он сейчас же начинал поспешно раздевать меня. Я умоляла:
— Даунька, оставь хоть что-нибудь на мне!
— Нет, нет, ни за что! Ты так красива вся! Корочка, есть в Эрмитаже картина "Венера выходит из морской пены". Я ходил любоваться ею. А ты гораздо красивее ее. Если бы я мог, я бы издал закон: мужчина, оставляющий на своей возлюбленной какой-нибудь предмет туалета, подлежит расстрелу.
Я уходила на рассвете. Как-то мы проспали. Я вышла поздно. Выходя из низкой решетчатой калитки Физтеха, в парке наткнулась на своего сокурсника по университету. Он, видно, заметил меня еще на территории Физтеха и поджидал.
— Кора, здравствуй.
— Здравствуй, Володя.
— Тебя нигде не видно. Теперь я знаю, почему! Это он увел тебя с нашего вечера, и ты все время только с ним?
— Да, — ответила я, гордо подняв голову.
— Кора, только в следующий раз не надевай платье наизнанку.
Я посмотрела на себя — все швы наружу. Вспыхнула, но потом мы оба расхохотались веселым молодым смехом. Он сказал:
— Ты не смущайся. Все всё знают давно. Кора, имей в виду, тебе многие завидуют. Я лично завидую только ему.
Как быстро отлетели в вечность самые мои счастливые годы в Харькове, годы жгучего счастья и большой любви. Наступил 1937 год. Этот год многих зацепил. Ночной звонок телефона. Дау схватил трубку. Побледнел. Медленно опустился на постель: "Так, да, я дома". Ему сообщили сотрудники, что "черный ворон" увез Шубникова и Резенкевича.
— Дау, идем ко мне, пока поживешь у меня.
Дома у меня решили: днем я достаю ему билет на ночной поезд в Москву. В Москве начал работать институт Капицы. Петр Леонидович приглашал Дау работать у него.
Следующей ночью я одна провожала Дау в Москву. Расставались мы очень растерянные, очень расстроенные, очень подавленные. В нашу жизнь вторглось то, чего не должно было быть. Расставались мы не по своей воле. Долго я смотрела вслед поезду, увозившему Дау. Воздух стал синеть. А там, куда ушел поезд, появилась розовая полоса рассвета. Нет, этот рассвет уже не мой! Грустно было возвращаться домой теперь, такой обездоленной, такой одинокой!
Наш роман продолжался в письмах.
28. II.37
Девуленька, моя любимая, только вчера написал тебе и сейчас пишу опять. Вот уж, вероятно, мои скучные письма надоедят тебе. Напишу точно о себе, о своем здоровье и настроении.
Грустно как-то без тебя. Нельзя ни поцеловать твои ясные глазки, ни обнять тебя. С кем-то ты флиртуешь? И главное, и так, и так плохо. Если мощно флиртуешь — то завидно, а если нет — то еще хуже, — скучаешь. Бедная моя замученная девочка. Чувствую уже, что не уломаю тебя на расстоянии поехать отдохнуть. И сейчас ты, вероятно, такая усталая, грустная, а мне хочется, чтобы тебе было весело и хорошо на душе.
Как я люблю тебя, любимая моя. А ты еше, как на зло, не чувствуешь этого.
Числа 15-го Сессия Академии, на которой я должен докладывать. Ну, всего хорошего, дорогая. Дау.
* * *
Девочка, моя любимая,
из-за болезни несколько дней жил у Рума и не был в Институте, так что сразу получил два твоих письма. Как тебе не стыдно писать, что меня не радуют твои письма. Зачем ты меня дразнишь? А я так люблю читать твои письма и много, много раз их перечитывать. И чем длиннее, тем лучше. Мне так приятно читать каждое твое слово. Тогда мне верится, что ты все-таки любишь меня, а пишешь гадости только по злому характеру.
Очень беспокоюсь о твоем здоровье. Как следует не вылечили твое воспаление легких?! А то ведь ты из-за меня заболела — пустил тебя в холодный аэроплан.
Я все никак не могу выздороветь. Грипп прошел, фурункулы тоже, но желудочное отравление (?) не кончается. На днях была температура 39,8 и было ужасно гнусно. Сейчас 37 и постепенно проходит. И когда ты пишешь злые письма, мне начинает казаться, что ты меня уже совсем скоро разлюбишь и полюбишь какого-нибудь здорового, сильного, хорошенького. Я сейчас все время думаю о тебе, о том, какая ты замечательная. Как хорошо было лежать вместе с тобой, крепко, крепко прижавшись друг к другу.
Как ты проводишь время? Заводишь ли знакомых?! А то проработаю.
Пытаюсь звонить тебе почти каждый день, когда не валяюсь, однако обычно очень трудно дозвониться, а очень поздно будить тебя не хочется. Крепко, крепко целую. Дау.
* * *
31. V.37 Корунечка, моя любимая.
Наконец-то вчера дозвонился до тебя, а то тебя все нет дома (номер не отвечает, и я уже несколько забеспокоился). Ты не можешь даже представить себе, моя девочка, как мне приятяяяяяяяяно слышать твой голос. Надо обязательно устроить, чтобы мы виделись не с такими длинными перерывами, а то как тоскливо становится.
