Лейтенанта Чиженкова и младшего политрука Баранова Косинов видел в последний раз в бою у моста через Збруч. Не знал и я тогда, что навсегда расставался с этим мужественным человеком, вступившим со своей заставой в неравную схватку с врагом. Да если б и знал, что мог сделать? Мы тоже не отходили без приказа. А каждый выигранный у противника день, пусть даже ценою самопожертвования, способствовал организации отпора врагу на новых рубежах.
В местечке Ярмолинцы мы догнали пограничников, отходивших вместе со Скляром. Здесь, в саду или перелеске, бойцы пережидали дневную жару. Старшина Вершинин с поваром Михайловым варили на костре в больших, чугунах яйца.
- Откуда взяли столько яиц? - строго спросил я Вершинина, подозревая, что кто-то решился выпросить их у местных жителей.
Скляр объяснил, что разрешил вскрыть стоявший неподалеку магазин, который уже не принадлежал никому. В магазине ничего, кроме яиц, не оказалось. Вот и взяли их, чтобы накормить бойцов. Не пропадать же добру.
Почему-то именно в Ярмолинцах мне бросилось в глаза, как похудели, почернели, осунулись пограничники, как не походили они в своих просоленных, выжженных солнцем гимнастерках на тех беззаботных, веселых кавалеров, что кружились в последний предвоенный вечер во дворе заставы с кривскими и ивашковскими девчатами. Между прошлым и настоящим пролегла грань, которую уже нельзя было ничем стереть.
Снова в путь. Пограничники идут сосредоточенные, суровые. Дорога пролегает вблизи бывших укрепленных районов. Ни души. Черными пустыми глазницами смотрят бойницы железобетонных дотов. Не видно ни орудий, ни пулеметов, ни тех, кто должен был, одетый в камень и железо, держать здесь под обстрелом каждый метр земли.
- Куда же все делось? - заметил кто-то из бойцов, служивших здесь до 1939 года.
- Вот тебе и старая граница, а говорили - дальше отступать не будем.
Сержант Смолянец успокаивает:
- Проскуров тоже старая граница. Может, там занята оборона.
Мы шли с политруком молча, не вмешиваясь в неожиданно вспыхнувший разговор. Полтора года назад, когда мы служили на старой границе, она казалась нам неприступной крепостью. Бойцы и командиры бывали в подразделениях укрепрайонов и многое видели своими глазами. Теперь ничего этого не было. После того как граница передвинулась на запад, укрепленные районы были демонтированы и законсервированы в связи со строительством их на новой границе. Вслед за вероломным вторжением гитлеровских войск старые укрепрайоны стали спешно приводиться в боевое состояние, но достигнуть былой их мощи, к сожалению, не удалось.
- Да, - сказал я Скляру, - картина невеселая, но надо подбодрить людей. Может, мы чего-то не знаем. Скляр пошел вдоль колонны.
- Что приуныли, орлы? - послышался его голос. - Доты пусты - не беда, был бы боевой дух крепок. А ну вспомним, как мы дрались у границы! Кто драпал: мы или они?
Темнело. Где-то на северо-востоке небо озаряли вспышки широких молний. Противник опять что-то бомбил. Но гул взрывов до нас не доходил. Слышался лишь скрип песка под колесами наших повозок да приглушенный разговор политрука с бойцами.
К 7 июля большинство подразделений отряда сосредоточилось в районе железнодорожной станции Проскуров. Предполагалось из Проскурова отряд перебросить железнодорожным транспортом через Староконстантинов на Казатин. Однако к этому времени немцы подошли к Бердичеву. Находившийся в Проскурове начальник штаба Украинского пограничного округа полковник Рогатин изменил первоначальный план и приказал отходить через Жмеринку, Винницу и Казатин до города Сквиры. Те, кто успел погрузиться в эшелоны, направлялись туда по железной дороге, другие, главным образом штаб отряда и штабные подразделения, перебрасывались автотранспортом. Отдельные заставы, для которых машин не хватило, шли в пункт сосредоточения проселочными дорогами.
К Проскурову мы подошли поздно вечером после очередной бомбежки. Железнодорожные пути были до отказа забиты переполненными воинскими эшелонами. Люди сидели на подножках, в тамбурах, на крышах вагонов. Остановив пограничников у станции, я со связными стал пробираться через железнодорожные пути. С трудом отыскал эшелон с пограничниками. Там увидел капитана Щербакова.
- Ну как, прибыли? - не дав мне доложить, спросил комендант. - Все в порядке?
- Так точно, - отозвался я и добавил: - Только вот повозка вышла из строя да тяжеловато нести пулемет на себе. Еще с десяток человек потерли ноги. Кроме того, с нами две матковские учительницы. В общем человек пятнадцать, как говорят, небоеспособных.
Не знаю, как Гавриил Иванович относился к другим начальникам застав, но ко мне - с большим доверием и отцовской добротой. Хоть и непродолжительна была наша совместная служба - Щербаков принял комендатуру лишь в начале 1941 года, - я верил в него, его командирский талант, спокойствие, рассудительность. Между нами было полное взаимопонимание. Вот и тогда комендант понял, что напрасно жаловаться я бы не стал.
- Давайте сюда тех, кому трудно идти, да побыстрей, а с остальными следуйте через Староконстантинов в Сквиру.
Я перебежал полотно железной дороги и быстро собрал людей, которых надо было отправить с эшелоном. Политрук Скляр повел их на станцию.
- Оставайся с ними! - крикнул я Максиму вслед.
Двинулись в путь и мы. Незаметно отмерили километров десять, возможно, больше. Неожиданно колонна остановилась.
- Начальника в голову! - передали по рядам.
Поперек дороги стоял мотоцикл с коляской, а возле прохаживались три человека. Один из патрульных, очевидно старший, нетерпеливо спросил:
- Ну где он, ваш начальник?
Я представился.
- В Староконстантинов нельзя - там немцы, - сказал он, - направляйтесь в Казатин.
- А как туда попасть?
- Возвращайтесь назад, доберетесь до Хмельника, а там спросите.
Чтобы сократить путь, мы свернули с дороги на гороховое поле и взяли нужный азимут по компасу. Так шли около часу, пока не оказались на каком-то проселке. Двигаться дальше было рискованно. Компас компасом, а кто мог сказать, где сейчас противник. Да и люди устали, буквально засыпали на ходу. И я решил переждать ночь в поле. Выставили часовых, и вскоре все заснули мертвецким сном. Только мне не спалось. Лежа на спине, я всматривался в усеянное звездами почти дегтярное небо и размышлял о том, как далеко мы оказались от границы не по-своей воле. Не прошло и получаса, как послышался знакомый гул немецких бомбардировщиков. Над Проскуровом повисли спущенные с самолетов парашюты с осветительными ракетами. Захлопали зенитки. Но их слабый звук заглушили бомбовые разрывы. К небу вскинулись огненные столбы. Все вокруг осветилось слабым сумеречным светом. Ухающие глухие раскаты доносились довольно долго. Под этот гул я незаметно уснул.
