Впоследствии исповедь Джордана была опубликована в журнале «Нью-Иоркер». Годом позже вышел фотоальбом – иллюстрированная биография Джордана. В сопроводительном тексте снова прозвучали претензии Майкла к Рейнсдорфу. Джордан оказался человеком легкоранимым и обидчивым. Впрочем, здесь надо учесть, что люди воспринимают одни и те же вещи по-разному. Вполне возможно, что Рейнсдорф и не собирался обидеть Майкла, – он произнес те слова со свойственной ему самоиронией. Но великий и самолюбивый атлет расценил их как явное неуважение к нему. Переговоры о новом контракте с Джорданом Рейнсдорф начал с суммы 25 миллионов, заметив, что сумма истекшего контракта – 30 миллионов – была завышена им намеренно – как своего рода компенсация предыдущих недоплат. Впрочем, вскоре он согласился сохранить в новом контракте эти 30 миллионов, но Джордан заупрямился, сказав, что он заслуживает большего материального поощрения: ведь клуб снова стал чемпионом НБА, а он, Майкл, снова был назван самым ценным игроком финальной серии. Неужели он не достоин более выгодного контракта?
Джордан и Фальк настаивали на 20-процентном повышении, то есть на 36 миллионах. Рейнсдорф сопротивлялся. Наконец, Джордан предложил компромисс – 10-процентное повышение, то есть 33 миллиона долларов в год. Рейнсдорф тут же согласился, назвав такое решение справедливым, но вмешался Фальк, предложивший свой вариант – двухгодичный контракт с выплатой 36 миллионов в первый год и 40 миллионов – во второй. «Послушайте, Дэвид, разве ваш клиент уже не согласился на годичный контракт и на 33 миллиона? – недоумевал Рейнсдорф. – Не так ли, Майкл?» – «Так», – ответил Джордан. В итоге сделка состоялась, но чувствовалось, что общая нервозность, охватившая клуб, не миновала и его лучшего игрока.
Все шло к тому, что цена самой знаменитой в мире баскетбольной команды стала наконец приближаться к реальной рыночной стоимости. Джордан зарабатывал в год 33 миллиона долларов, Джексон – 6, Родман (включая различные премиальные) – почти 10. Вот уже в общей сложности 49 миллионов. Рон Харпер зарабатывал 5 миллионов, Кукоч – 4, Пиппен – всего 3 (его долгожданный заслуженно высокий гонорар маячил где-то вдали от Чикаго). Как видите, стоимость лишь стартовой пятерки и главного тренера превышала 60 миллионов долларов.
В итоге выгодные контракты получили все, кроме Пиппена, которого к тому же чуть было не продали в другой клуб. Естественно, недовольство внутри Скотти росло. Его главный агент Джимми Секстон полагал, что Пиппен расстроен не столько из-за денег, сколько из-за неуважения к нему. Перед самым началом сезона настроение Пиппена, и без того не радужное, резко ухудшилось: слишком много горечи накопилось в его душе. К лету 1997 г. запутанная история взаимоотношений Скотти с руководством клуба обросла столькими противоречиями, что установить объективную истину было бы все равно что в полной темноте очищать от шелухи гигантскую луковицу. Дело осложнялось еще и тем, что Джимми Секстон испортил в свое время отношения с Рейнсдорфом. Он представлял ранее интересы Хораса Гранта, мощного форварда «Быков», который, предпочтя независимое агентство, подписал после сезона 1994 г. контракт с клубом из Орландо. Уход Гранта осложнил обстановку. Рейнсдорф планировал обменять Гранта на другого игрока, но сделка сорвалась, «Быки» ничего не получили взамен.
Рейнсдорф решил, что но всем виноват Секстон (хотя тот был ни при чем), и не простил ему этого. Разумеется, ему не хотелось, чтобы подобная ситуация повторилась с Пиппеном.
Пиппен считал (и не без оснований), что в чикагском клубе существует двойной стандарт. На Джордана владельцы «Буллз» молились, а к остальным игрокам относились просто как к собственности. Скотти, конечно, понимал, что до Джордана ему далеко, но и себя он ценил достаточно высоко, считая, что он не просто игрок команды-мечты, а ее суперзвезда, а заодно один из 50 величайших игроков НБА всех времен. Но в Чикаго, по его мнению, его заслуги всегда замалчивали.
Во время финала 1997 г. Пиппена мучила нестерпимая боль в травмированной ноге, но он все же играл в полную силу. Когда сезон закончился, Скотти так и не решился на операцию, и лето прошло впустую. Вообще говоря, большинство спортсменов не очень-то любят попадать в руки хирургов, даже если предстоящая операция безболезненна. Но здесь дело было в другом – Пиппен не доверял врачам клуба. Накануне следующего сезона Скотти, доведенный до отчаяния собственным бессилием в борьбе с руководством клуба, окончательно решил вообще не залечивать травму. Это был своего рода вызов Рейнсдорфу и Краузе: плевать мне и на свое здоровье, и на успехи команды.
Столь категоричная позиция Скотти и его почти патологическая ненависть к руководству клуба породили новые раздоры. Тем летом Пиппен, несмотря на травму, сыграл в паре благотворительных матчей, организованных рядом баскетболистов НБА. Рассвирепевший Краузе, прослышав об этом заранее, отправил ему грозный факс, запрещавший участвовать в этих матчах. Реакция Пиппена была предсказуемой: он что, бесправный раб хозяев клуба? Скотти даже пожаловался Джимми Секстону, сказав, что факс от Краузе выдает в нем расиста. Здесь он преувеличил. Краузе не был расистом, просто он действовал слишком прямолинейно, не учитывая тонкости психологии игроков.
Во взаимоотношениях с людьми Краузе всегда был на удивление бестактен. Как ни странно, в этом просматривалась его собственная душевная ранимость. Именно она мешала ему вести себя в сложных ситуациях с должной вежливостью. Краузе, безусловно, был человеком умным, невероятно работоспособным. В конце концов, не зря же он считался одним из лучших менеджеров НБА. Но вот что касалось чисто человеческих взаимоотношений (а они немаловажны), то здесь, когда надо было проявить элементарную чуткость, у него наступал полный провал. Во время деловых переговоров для Краузе главным было не уронить свой авторитет, не сойти с пьедестала, который сам он и воздвигнул. Возражения или язвительные реплики оппонентов, на которые человек более хладнокровный и уверенный в себе вообще бы не отреагировал, оставляли в душе Краузе болезненный след.
Этот умный и во многих отношениях достойный человек был необычайно раним. Его должность требовала от него умения решать проблемы людей, с которыми он был связан. Вместо этого Краузе создавал им проблемы. Там, где требовались хладнокровие и объективность, он действовал исходя из личных пристрастий и предубеждений. Как сказал однажды Рейнсдорф, «Краузе – странный тип. Сначала он искренне привязывается к человеку, а потом, осознав, что его с ним связывает только бизнес, а не теплые чувства, столь же искренне впадает в отчаяние, переходящее в злобу».
