— Мне рекомендовали местного толмача, — сказал Ломакин, когда Скобелев доложил о благополучном прибытии. — Уверяют, что ему ведомы все здешние языки.
— Поздравляю. Это отличное приобретение.
— Беда в том, что он — цивильный, — вздохнул полковник. — Да и со стороны матери — то ли киргиз, то ли калмык. Правда, закончил гимназию, но… Как бы вам сказать, Михаил Дмитриевич, я — в некотором замешательстве.
— Пожалуйте ему своею властью чин прапорщика, и все замешательства кончатся. Во-первых, солдаты прикусят языки, а во-вторых, он принесет присягу. Ведь второе вас беспокоит куда больше первого, не так ли, Николай Павлович?
— Пожалуй, вы правы.
На этом несколько странный разговор тогда и окончился. Скобелев занимался устройством казаков, с полковником Ломакиным более не виделся и ни разу не задумался, почему Николай Павлович решил поставить его в известность по поводу предполагаемого переводчика. До тех пор пока этот переводчик лично не явился к нему, негромко и не очень умело доложив:
— Прапорщик Млынов. Представляюсь по причине производства в штаб-офицерский чин.
— Курица — не птица, прапорщик — не офицер, — усмехнулся Михаил Дмитриевич. — А почему, собственно, вы мне представляетесь? Я — лицо добровольное, а, стало быть, и без всякой официальной должности.
— Вы назначены командиром авангарда, господин полковник. Следовательно, мне предстоит служить под вашим началом.
— Я ничего не знаю об этом.
— Я умею слушать, господин полковник.
— А молчать? — прищурился Скобелев.
— А молчать — тем более.
Откуда новоиспеченный прапорщик Млынов узнал о назначении добровольно примкнувшего к Мангышлакскому отряду подполковника Скобелева командиром авангарда, так и осталось тайной. Он и вправду оказался на редкость немногословным, а его бесстрастное калмыцкое лицо ровно ничего не выражало. Но письменный приказ (полковник Ломакин был прилежным служакой) вскоре и впрямь поступил, хотя и с оговоркой о личном на то желании Скобелева. Вероятно, оговорка и была сделана ради этого личного согласия, но Михаил Дмитриевич об этом не стал задумываться. Он был кавалеристом не столько по воинской профессии, сколько по склонности порывистой натуры своей, а потому согласился тотчас же и — с радостью.
Верблюдов все же закупили у местного населения, но недостаточно, поскольку казна выделила для этого весьма скромную сумму. А апрель выдался небывало жарким, пересекать выжженные солнцем полупустыни и солончаковые степи с малым караваном было весьма опасно, что понимал даже полковник Ломакин, восчувствовавший неласковый климат собственным телом. Однако старая кавказская привычка сказалась в нем сильнее всякого понимания, почему он и отдал майору Навроцкому распоряжение отобрать верблюдов силой. Навроцкий ринулся исполнять приказ со всем пылом, но вскоре обескураженно вернулся ни с чем: киргизы откочевали подальше и в направлении неизвестном.
— Их явно кто-то предупредил, господин полковник. Они не могли уйти в свои степи ни с того ни с сего.
Скобелев предполагал, кто мог посоветовать кочевникам отогнать стада подальше от русских войск, но понимал, что означает для них подобная экспроприация. Местные киргизы никогда не враждовали с Россией, помогали, чем могли, и вводить в этом крае военные обычаи Кавказской войны он не хотел. И решительно пресек догадку майора Навроцкого:
— Прапорщик Млынов находился со мной безотлучно.
А у толмача спросил наедине:
— Нам хватит верблюдов хотя бы для того, чтобы везти с собою необходимый запас воды?
— Если хивинцы не отравят колодцы.
— Судя по топографическим схемам, этих колодцев вполне достаточно на нашем пути.
Скобелева интересовало, как ответит толмач. Во имя сбережения казенных средств старательный и очень недоверчивый Ломакин отказался от проводника, полностью доверившись Млынову. Мнения Михаила Дмитриевича никто при этом не спрашивал: молодого переводчика рекомендовали местные власти, как редкого знатока всего Туркестана.
— Достаточно — эспе.
Скобелев знал, что такое «эспе», но все же спросил:
— «Эспе» значит «мелкие»?
— По такой жаре они могут либо высохнуть, либо загустеть насекомыми. Глубоких не так много, и дай Бог, чтобы хивинцы их не потравили.
— Ты вызвался совмещать две должности ради заработка?
— На моем иждивении мать и две сестры. Отец погиб два года назад.
— В бою?
— Не думаю. Он был топографом, научил меня ориентироваться по звездам ночью и по линиям барханов — днем. В гимназии я заканчивал экстерном, надо было кормить семью.
— Служил проводником?
— Сначала учился у дяди, брата матери. Он известный караван-баши. Ходил с караванами в Бухару, Ходжент, Хиву, Коканд. Даже в Персию. Правда, один раз. Кроме того, у меня есть хороший советник. Мой двоюродный брат, который с детства сопровождал своего отца во всех караванных трудах.
— У тебя самого вполне достаточно опыта, чтобы сказать откровенно, чего ты опасаешься в пути?
Молодой человек невесело улыбнулся:
— В Туркестане все караван-баши опасаются одного.
— Неожиданного нападения?
— Пересохших колодцев.
— Но как они могут пересохнуть? — удивленно спросил Скобелев. — Всего-то апрель месяц.
— Поэтому я и сказал об отравленных колодцах.
Апрель еще только начинался, когда на Мангышлак и прилегающие солончаки и полупустыни внезапно обрушился беспощадный зной. И обрушился-то в день, предназначенный стать началом их боевой экспедиции, будто кто нарочно подгадал сам час выступления. Конечно, и до того было очень жарко, но в общем-то как-то знакомо, что ли. А то, что началось в день выступления продолжалось потом, оказалось совершенно неведомым не только русским солдатам, но даже самому родившемуся и выросшему здесь новоиспеченному прапорщику Млынову.
— Такой жары не помнят и самые древние из аксакалов, — сказал он весьма озабоченно.
— Ничего, — усмехнулся Скобелев. — Отряду наказного атамана Уральского казачьего войска генералу Веревкину выпал на долю холод, нам — жара. А коли сложить наши плюсы и минусы да разделить пополам, то получится средняя температура, вполне соответствующая возможностям русской армии.
Михаил Дмитриевич натужно шутил, потому что сорок градусов в тени оставались сорока градусами без всякого сложения или деления. Он знал, что русский солдат жару переносит куда мучительнее, чем холод, и это его не радовало. Настолько, что он втайне даже позавидовал Оренбургскому отряду генерала Веревкина.
Предназначенный для удара по Хивинскому ханству с севера Оренбургский отряд Николая Александровича Веревкина выступил с Эмбинского поста еще в последних числах февраля. В наиболее ветреную, снежную и морозную пору, но так уж просчитали в штабе, надеясь, что все воинские силы подтянутся к границам ханства приблизительно в одно время. Расчет был оправдан, так оно в конце концов и случилось, но казакам генерала Веревкина от этой штабной точности было не легче и, главное, не теплее.
