Костя не раз говорил, что его отношение к слову изменилось после знакомства с Сашей Башлачевым. Несомненно, Башлачев на него повлиял. Есть даже переклички в образах, видимо, неосознанные самим Кинчевым. То есть он параллельность образов в своих и сашбашевских текстах, пожалуй, просто не замечал. Ну, например:
У Башлачева:
Но мы не носим часы.
Мы не хотим умирать.
У Кинчева:
И поэтому я не ношу часов.
Я предпочитаю свет.
У Башлачева:
Мы строили замок, а выстроили сортир.
У Кинчева:
Где сортир почитают за храм, там иду я.
И параллель, так сказать, с обратным знаком.
У Башлачева:
А приглядись, да за лихом - Лик.
У Кинчева:
Где блестят за иконой ножи...
Не знаю, о влиянии ли тут следует говорить, или просто два автора по-разному выразили то, что почувствовали в атмосфере времени. Я думаю, что Саша подтолкнул к более серьезному осмыслению творческого труда, но и Кинчев вырос как художник. Потому что, как ни влияй на человека бесталанного, ничего ведь не получится.
"Вот вышел сеятель сеять: и когда он сеял, иное упало при дороге, и налетели птицы, и поклевали то; иное упало на места каменистые, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока. Когда же взошло солнце, увяло, и, как не имело корня, засохло; иное упало в терние, и выросло терние и заглушило его; иное упало на добрую землю и принесло плод: одно во сто крат, а другое в шестьдесят, иное же в тридцать" (Евангелие от Матфея. Гл. 13). Без доброй почвы ничего не взрастет. На бездарь никто не властен повлиять.
Для меня Кинчев как поэт начинается с января 1987 года, когда он впервые принес мне текст песни "Сумерки". Альбом "БлокАда", вышедший летом 87-го, но включавший песни более раннего времени, уже отмечен несомненными удачами. Я не буду сейчас его анализировать, потому что в свое время рецензия на этот альбом была напечатана в "Музыкальном эпистолярии" в журнале "Аврора", а затем воспроизведена в книге А.Н.Житинского "Путешествие рок-дилетанта". Добавлю только то, что при публикации рецензии было сокращено, изъято. Бог весть, по каким соображениям. Я писала, ссылаясь на отца Павла Флоренского, о "заявленности" альбома. Впрочем, приведу этот небольшой кусок полностью:
"У отца Павла Флоренского меня поразило в свое время рассуждение о "явленности" древних русских икон. То есть они - не просто плод фантазии, воображения иконописца. Тем более не "портрет с натуры". А некий образ, явленный свыше, во сне или наяву, и потому - единственно возможный. То самое иррациональное, что достигается вполне рациональными средствами: вот доска, вот краски, вот руки и глаза мастера. И вот результат не лица - лики, на все времена. Для меня "Блокада" - "явленный" альбом. В нем есть запредельность, выход в четвертое измерение, притом, что он очень земной и сегодняшний. Вот почему так трудно писать о нем".
Альбом и вправду радовал несомненными находками, а главное, удивлял тем зарядом энергии, драйвом, которые в нем присутствовали. И еще какой-то новой для "Алисы" духовностью, светом. Но с точки зрения отношения к слову мне он представляется небрежным. Не бесталанным, а именно небрежным. Смущает соседство ярких метафор, точных и емких образов с маловразумительными и наспех прилаженными словесами. Я так и не могу уразуметь те слова в песне "Воздух", где говорится:
Я так хочу быть тут,
Но не могу здесь...
И не только эти. Хотя и в "Воздухе" есть отдельные замечательные строчки. Или знаменитая теперь - благодаря истории тяжбы с газетой "Смена" - песня "Эй, ты, там, на том берегу". Ну, веселая, динамичная, лихая песенка. Однако к поэтическим удачам, хоть убейте, я ее отнести не могу.
Но в той же "Блокаде" есть тексты, которые я отношу к первым несомненным поэтическим успехам Кинчева. Это и "Солнце встает", и "Земля", и, в первую очередь, "Красное на черном". В этом тексте отчетливо и художественно законченно проявилось то, что впоследствии станет определяющим моментом во всем творчестве Кинчева. Здесь обозначилось то, в чем до поры до времени он сам вряд ли отдавал себе отчет - тяготение к очень древним корням, стремление стать в один ряд со всеми многовековыми накоплениями культуры, соотнести себя именно с русским типом культуры: "с этой гремучей смесью Священного писания и подметной прокламации..." - по остроумному определению известного критика Льва Аннинского.
Шаг за шагом, босиком по вода
Времена, что отпущены нам,
Солнцем в праздник, солью в беде
Души резали напополам...
А на кресте не спекается кровь,
И гвозди так и не смогли заржаветь,
И как эпилог - все та же любовь,
А как пролог - все та же смерть.
Может быть, это только мой бред.
Может быть, жизнь не так хороша,
Может быть, я так и не выйду на свет,
Но я летал, когда пела душа.
И в груди хохотали костры,
И неслись к небесам по радуге слез - :
Как смиренье - глаза Заратустры,
Как пощечина - Христос...
И все же тексты "БлокАды" - это преддверие. Еще раз повторю: Кинчев-поэт начинается - для меня - с "Сумерек".
Думы мои - сумерки,
Думы - пролет окна,
Душу мою мутную
Вылакали почти до дна
Пейте, гуляйте, вороны,
Нынче ваш день,
Нынче тело да на все четыре стороны
Отпускает тень.
Вольному - воля,
Спасенному - боль.
Вот он я, смотри, Господи,
И ересь моя вся со мной.
Посреди грязи алмазные россыпи.
Глазами в облака да в трясину ногой.
Кровью запекаемся на золоте,
Ищем у воды прощенья небес,
А черти, знай, мутят воду в омуте,
И стало быть, ангелы где-то здесь.
Вольному - воля,
Спасенному - боль.
Но в комнатах воздух приторный.
То ли молимся, то ли блюем.
Купола в России кроют корытами,
Чтобы реже вспоминалось о Нем.
А мы все продираемся к радуге
Мертвыми лесами да хлябью болот,
По краям да по самым по окраинам,
И куда еще нас бес занесет?
Вольному - воля,
Спасенному боль.
Но только цепи золотые уже порваны,
Радости тебе, солнце мое!
Мы такие чистые да гордые
Пели о душе, да все плевали в нее.
Но наши отряды ох отборные,
И те. что нас любят, все смотрят нам вслед,
Но только глядь на образа, а лики-то черные,
И обратной дороги нет.
Вольному - воля,
Спасенному - боль..
Кстати, этот текст интересен еще и тем, что изобилует цитатами. Долгое время считалось, что скрытые и явные цитаты в текстах - прерогатива БГ, что сам Борис Борисович любил подчеркивать. В "Сумерках цитаты вскрывают три временных пласта, и поэтому, наверное, воспринимается эта песня почти как фольклорная, народная, ибо и в фольклоре день нынешний, вчерашний и отстоящий на века сливаются воедино, а потому и не умирают создания гения народного.
