Тут же сидел и «пославший меня». Говоря по-лагерному, он имел бледный вид, но почему-то молчал. Почему он не объявлял о заговоре? Или их провели за нос и посадили в лужу? Во всяком случае, он молчал и явно не собирался выходить из этого молчания. Примкнет к победителям? Все может быть. Положение тайного главы охраны — очень опасное положение. Вероятно, обдумывает способы собственного спасения на оба случая, на два варианта. Почему-то происходящее напоминало мне бал в пользу гувернанток в «Бесах»[21] Достоевского. Ассоциация нелепая, но я не могла избавиться от нее. И я побаивалась, что кто-нибудь обратит внимание на мое слишком заинтересованное, изумленное лицо, лицо лишнего постороннего зрителя. Я боялась, что меня заметят и попросят удалиться. Я завидовала Альфскому. Он сидел так, будто ничего не видел и не слышал, иногда зевал, перелистывая бумаги.
Так и случилось! Вдруг раздался голос надоедливого белолицего лысого:
— Товарищи! Здесь же есть посторонние… не члены ЦК… просто технические работники. Надо, чтобы они удалились. Нельзя же…
В первый раз маршал открыл рот и четко выговорил:
— Это мои люди… вполне проверенные. Кроме того, неужели вы думаете сохранить в секрете этот позорный гвалт?
Все замолкли. Свиноподобный шар взглянул на маршала с надеждой, старик — с ожиданием.
— Ваше мнение… мнение выдающегося военного руководителя. Как? Будет война? Очень опасно положение?
Эти вопросы, к моему великому удивлению, высыпал все тот же шарообразный.
Я озадаченно подумала:
«Да сами они, без военных руководителей, неужели ничего не понимают? Ведь они — политики, дипломаты».
— Да, если не принять кардинальных мер, если не пойти на резкую перемену всей внешней и внутренней политики, если не пойти на крупные уступки, война неизбежна, — при всеобщем молчании ледяным тоном заявил маршал.
Даже слышно было, как все вздрогнули, а толстяк забормотал:
— Ну и пусть. Мы войны не боимся. Рано или поздно война должна быть. Конечно, лучше, если бы не сейчас, но что делать? Мы очень сильны. То ли еще мы видали. Народ с нами, и мы победим.
Снова общее движение, но уже очень недовольное, протестующее. Послышались резкие реплики… не в полный голос.
— Здесь не митинг.
— Порет чушь.
— Не с корреспондентами разговариваешь.
Маршал жестко взглянул на толстяка. Тот сразу осел, как будто из него начали выкачивать воздух.
— Народ слишком много жертвовал. Народ только и делает, что жертвует. Он и сейчас не откажется, пойдет на жертвы. Но что мы дадим народу за его жертвы? Кроме того, не забывайте, что нас окружают братские страны, — маршал холодно улыбнулся, — которые жертвовать не захотят. Мы, разумеется, вслух не высказываем это, но любой из нас… да и любой советский гражданин очень ясно сознает это.
— Позвольте, как же? Страны народных демократий не пойдут с нами? — с отчаяньем взвизгнул толстяк. — Они не имеют права. Они связаны договорами… И ведь там наши войска все-таки.
— Вот, вот! Связаны. А сейчас они эту веревочку оборвут, — еще холоднее и спокойнее возразил маршал.
Секунда общего оцепенения. Некая немая сцена. Ее нарушил глупый, жалкий и смешной возглас лысого, большелицего, круглоглазого:
— Ленинизм нужно спасать и… нас тоже. Под знаменем марксизма-ленинизма мы не должны погибнуть. Знамя кто-нибудь удержит. Знамя пойдет в веках.
На этот раз все до неприличия откровенно захохотали. За дверью уже давно был слышен сдержанный гул. Маршал встал и резко, очень громко отчеканил:
— Довольно слов!
Сразу двери распахнулись, и большой отряд солдат, одетых, как на параде, руководимый несколькими важными офицерами, четко отбивая шаг, вошел в зал. Все шарахнулись в ужасе и замерли. За столом спокойно остались сидеть несколько человек. Кое-кто и в зале смотрел на происходящее с безразличным видом, без волнения, ничем не выдавая своих истинных чувств.
Маршал взглянул на старика. <Он> тяжело поднялся с места, встал рядом с маршалом. Тот обратился к солдатам:
— Товарищи солдаты! Сейчас я зачитаю вам обращение к армии и народу, подписанное главой государства (кивок на старика), мною и… — Он произнес несколько видных фамилий.
— Позвольте! Что же это значит? — раздался чей-то нерешительный голос.
— Я протестую! Я честный ленинец. Я всю жизнь отдал… — перепуганно закричал лысый.
— Против чего вы протестуете? — спросил маршал. — Разве вас обвиняют в чем-то?
— Мы знаем, как у нас умеют фабриковать виноватых.
Лысый с перепугу уже ничего не соображал и с головой выдавал «высокую политику».
— У нас умеют фабриковать виновных, — раздельно повторил маршал и повелительно обратился к одному из офицеров. — Взять!
Офицер тихо скомандовал, видимо, своей группе. Солдаты сейчас же окружили лысого и увели его к стене налево от дверей.
Маршал тем же тоном продолжал:
— Товарищи офицеры! Я оглашу ряд фамилий… Это последыши Сталина, враги народа, выдавшие важнейшие государственные тайны буржуазным правительствам. Эти люди поставили страну перед непосредственной угрозой войны. Западные правительства засыпали нас угрожающими нотами с ультимативными требованиями. Нас поставили под удар те господа, фамилии которых сейчас будут известны вам, и они же лишили нас возможности защититься. Решительно все наши военные секреты с преступной беспечностью, а может быть, и сознательно, преступно переданы врагу. Нужно немедленно пресечь деятельность этих людей, только таким путем мы сможем избежать войны и поражения.
Маршал прочел двадцать-тридцать фамилий. Офицеры с солдатами окружили преступников, онемевших, бледных, ничего не понимающих.
Шарообразный все-таки крикнул — не прежним, грубовато-наглым, визгливым и жирным голосом, а жиденьким, жалким:
— Я протестую! Это беззаконие! Это сталинские методы. Я ни в чем не виноват…
Меня спровоцировали… Войну можно выиграть. Я верный слуга народа.
— Сталинские методы? — маршал поднял брови. — Сталин, по вашим собственным дополнительным разъяснениям, — пламенный революционер, истинный ленинец, строитель социализма… Чуточку ошибался, но это пустяки.
Арестованные зашевелились, вознегодовали, хотя очень негромко и неуверенно:
— За что? Без формального предъявления обвинения…
— Возмутительно!
— Гнусная попытка к перевороту.
— Да, к перевороту… на ленинские рельсы, — сузив глаза и улыбнувшись, сказал маршал. — Ну довольно. Вы арестованы. Будете протестовать и объясняться во время следствия.
