Для гуляющих это еще одно развлечение. Стали давать советы: "Хватай за хвост", "Подставь ножку!". Какая-то мощная компания остановилась и запела: "Тореадор, смелее в бой!" Им смешно, а мне не до смеха. Догнал Аню, кричу ей:
— Скорее снимай платье, бросай его!
— Ты что, с ума сошел? — сверкнула глазами и побежала еще быстрее.
Так мы втроем добежали до железнодорожной насыпи, взбежали на нее и помчались по шпалам. Бычку по шпалам оказалось труднее бежать, но он все-таки неотвратимо настигал. Наконец, я увидел забор чьего-то дома. Схватил Анечку за руку, а она уже из последних сил бежала. Слетели мы с насыпи, подбежали к забору, я поднял ее и почти перекинул через забор, а сам остался наедине с быком.
Тот подошел, посмотрел на меня, и, как потом уверяла Аня, плюнул и пошел прочь. Вот и все.
Из истории Даниила Хармса:
Были мы с Шурой как-то в цирке. Там среди разных номеров выступал стройный юноша, пролезавший в немыслимо маленькое отверстие. На другой день мы были у Шварцев, и я рассказал им об этом.
— Я не могу понять, чему ты удивляешься, — смеялся Шварц, — ведь и ты при твоей худобе можешь пролезть во что угодно.
— Ну, ему это слабо сделать, — подначивал Шура. И тут же предложил пролезть сквозь спинку стула.
— Нет, не слабо, — сказал я и, не долго думая, просунул голову, руки, протиснул плечи в отверстие спинки стула, пролез еще чуть-чуть и застрял. Я вздохнул. Но это дало лишь возможность стащить с меня рубашку и майку. Стул тянут вверх, меня тянут вниз — все без толку. Евгений сжимает мне бедра, а Шура, вывинчивая, пытается стянуть стул, но не тут-то было. Бьемся с час. Я взмолился:
— Распилите спинку.
Шварцы не согласны. Особенно Екатерина Ивановна, мама Шварца. Ей стул жалко.
— Мы вас дня два-три кормить не будем, стул сам сползет, — говорит она.
— А как я спать буду?
— Ребята, давайте смажем его маслом, — предлагает Александр.
Принесли подсолнечное. Стали смазывать, но… все без толку. Тут Евгений с Шурой о чем-то пошептались, и, не сказав ни слова, ринулись ко мне. Один схватил стул за ножки, а другой стал щекотать меня. Я закрутился, завертелся, пытаясь увернуться и… каким-то образом выскочил из стула.
Так хозяева заставили меня очищать стул от масла.
Из истории Александра Введенского:
Ехал я поздно вечером домой на трамвае. Зачитался, а билет взять забыл. И вдруг, еще на Садовой — шлеп — меня по плечу контролер:
— Ваш билет…
Я даже не очень соображаю, что делаю, хлопаю себя по губам и по уху и мотаю головой. Вагон не очень полон, кто-то догадался:
— Он глухонемой.
Контролер достает карандаш, листок бумаги и пишет: "Платите штраф или предъявите билет". Пишу в ответ: "Нет ни денег, ни билета". А он снова пишет: "Предъявите документ". А у меня действительно с собой никаких документов. Развожу руками. "Придется пройти в милицию!" Тут народ заступаться начал:
— Чего, дескать, привязался к несчастному. И без того, видишь, Богом обиженный.
В общем, устыдили контролера. Он махнул рукой и вышел из вагона, а я оказался темой для общей беседы.
— Ты глянь, глухонемой, а грамотный, книжку читает.
— Ну, говорят, такие даже университеты кончают.
— Нет! Этого быть не может, они, если и не идиоты, но большого ума тоже нет.
— Да, перестаньте вы, говорят, они по губам понимать умеют, а вы его идиотом обозвали.
И на каждой остановке всем вновь входящим рассказывают обо мне. Большинство жалеет. Молодой, симпатичный, а калека. Некоторые находят, что все-таки лицо тупое.
Подъезжаю к своей остановке. Оборачиваюсь ко всем и говорю:
— Кондуктор, это Народный дом, да?
Очень жалел, что не слышал, что говорили в трамвае, когда меня уже там не было.
Г. П. Макогоненко. …Из третьей эпохи воспоминаний
Есть три эпохи у воспоминаний.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
И нет уже свидетелей событий,
И не с кем плакать, не с кем вспоминать...
Анна Ахматова
Я не принадлежал к числу близких и многолетних друзей Анны Андреевны Ахматовой, и эти воспоминания о ней пишу по настойчивой просьбе дорогих мне людей. Обстоятельства ленинградской блокады и события первый послевоенных лет, когда я неоднократно встречался с Анной Андреевной в литературном и дружеском кругу, сблизили нас.
В трудные сороковые годы я оказался непосредственным свидетелем ее литературных и общественных выступлений, был посвящен в некоторые творческие замыслы поэта, имел возможность видеть бедственные условия ее жизни и исполненное высокого человеческого достоинства поведение перед лицом беспримерных испытаний. Гражданский долг обязывает меня свидетельствовать о живых связях Ахматовой с ее временем.
1
27 августа 1941 года в Ленинград прибыл последний поезд с Большой земли. Через несколько дней председатель Ленинградского радиокомитета получил указание из Москвы начать передачи о положении блокадного города.
Организовать эти передачи было поручено мне – в то время редактору литературно-драматического отдела радиокомитета. Решено было, что выступать будут фронтовики – бойцы и командиры подразделений, летчики и артиллеристы, партийные работники, рабочие и работницы, домохозяйки (они состояли в отрядах ПВО и охраняли город от пожаров). Первая передача состоялась 6 сентября.
Для того чтобы исторически точно понять и оценить характер этих выступлений, и не только с нравственной, но и с гражданской, политической точки зрения, должно представить себе военную ситуацию в сентябре – октябре 1941 года. На протяжении всего сентября город жил под угрозой вторжения врага. 2 сентября было проведено первое снижение норм продажи хлеба. Через десять дней последовало второе снижение продовольственных норм. 16 сентября газета "Ленинградская правда" вышла с передовой статьей под грозным названием: "Враг у ворот!" Текст этот перепечатан в листовках, которыми был оклеен весь город. Ленинградцам сообщалась суровая правда: "Над городом нависла непосредственная угроза вторжения подлого и злобного врага. Ленинград стал фронтом".
Грозное время испытывало людей. Скажу честно: смертельная опасность некоторых пугала. И этого тоже не надо забывать. С подобными людьми я дважды (к счастью, только дважды!) столкнулся при переговорах об их выступлении по радио – с одним известным ученым и одним крупным театральным режиссером. Приглашение в обоих случаях было остановлено вопросом: передача эта будет транслироваться только для Ленинграда? На мой наивный, почти восторженный ответ: "Нет! Что вы! Это передача в эфир на всю страну" – я получил отказ от выступлений. Что же это такое? Боялись, что их услышат фашисты?.. До сих пор страшно вспомнить об этих отказах...
