Дело в том, что он начал мешаться во все семейные дела. У купца, где он жил, была большая семья, и дошло до того, что, по милости нового жильца, им пришлось хоть разъехаться. Стали думать, отчего, бы это доселе жили все мирно, а теперь явилась такая неурядица, думали, думали и догадались, что все это по милости отца Гавриила, и вот выгнали его из дому, и все пришло в старый порядок. После этой истории слава афонца немного упала, и он ушел в один скит близ Москвы, но, пожив в скиту с год, он и там не мог ужиться и опять появился в Москве, опять стал сбираться на Афон, стал опять сбирать на окончательное возвращение, и, собрав опять значительную сумму, все-таки остался в Москве, объявляя, что собранных им денег мало, потому что на Афоне даром не принимают и требуют великих вкладов. И вот он остался и снова зажил в Москве, весело и жирно. Зная, где и когда он будет, его ждут, выходят встречать за ворота. Введя его в дом, сажают на первое место, угощают стерляжьей ухой, до которой он великий охотник, кланяются ему в ноги, целуют ему руки и приказывают прислуге делать то же самое. Лакей из дворовых людей, живший у купца, никак не решался целовать руки у ханжи и кланяться ему в ноги, и за это был разочтен, как безбожник, и изгнан. Хотели даже высечь его за это в части, но только полиция, при всем уважении к купцу, не нашла для этого достаточных оснований. Для выездов по монастырям отцу Гавриилу всегда был готов экипаж. Ему были открыты у всех и сердце, и душа, и кошелек, и жил он, как говорится, припеваючи. Но в последнее время слава сего отца значительно упала и имя его из передовых ханжей отошло на задний план. Живет он и теперь еще в Москве у одного ханжи-купца, который раз уж заплатил за рубль тридцать копеек, но по-прежнему продолжает содержать у себя не один десяток пустосвятов для спасения своей души. Ходит он по кремлю и по московским монастырям, по старой памяти заходит к своим старым знакомым с книжками и просвирками. Это худощавый старик среднего роста с небольшой седой бородой. Ему лет под 60, и он известен теперь уж не под именем отца Гавриила Афонского, а просто Гаврила Федоровича.
Маша Бусинская. Пещерокопательница
Лет тридцать пять тому назад, в одном из московских женских монастырей, у одной из матушек, пригащивала крестьянская девочка, лет пятнадцати, сирота, по имени Марья, матушке она приходилась дальней родственницей. Это была хорошенькая девочка, с светлыми глазками, веселая, незастенчивая. Прошло несколько времени, и пронесся слух, что в 12 верстах от Москвы, в селе Бусине, появилась какая-то неизвестная девица, которая роет там пещеру. Говорили, что роет она по ночам и в это время все кругом нее освещается необыкновенным светом, а роет она по особенному, бывшему ей гласу, что она должна тут вырыть икону. Москва, услышав про явление в селе Бусине, бросилась туда сломя голову. Дворянки, купчихи, мещанки, чиновницы, старухи и молодые, богатые и бедные, все шли и ехали в село Бусино увидеть молодую труженицу. Пещера, где она жила, была ничто иное как огромная, глубокая яма, на стене висела икона, с горевшей пред ней лампадой, на полу лежала ветхая одежда труженицы, и она сама, с заступом в руках, босиком, в одной рубашке и с распущенными волосами, распевала звонким голосом духовные песни. Это была наша Маша, доведенная до этого состояния своими родственниками, видевшими в ней средство наживы. Приходившие к ней предлагали ей разные вопросы, но она на них почти не отвечала, — опускали ей в яму сдобные пироги, калачи, сайки и деньги, а взамен этого брали из ямы песочек и щепочки, выкапываемые будто бы Машею. Для крестьян села Бусина это просто было счастьем, упавшим с неба, потому что от нахлынувшей массы богомольцев они получали большие выгоды. Многие приходили с вечера и останавливались у крестьян ночевать за очень высокую цену, и кроме того платили деньги за молоко, за самовары. А впоследствии времени поставлена была кружка для сбора в пользу труженицы; доход был хороший, и промышленники-родственники делились им с кем нужно. Около ямы стали появляться больные, приходившие за получением исцеления, слепые, хромые и порченые, выкликавшие на разные голоса. Нищие и сборщики и сборщицы на разные вещи промышляли здесь вместе с другими. Слава о Маше Бусинской разносилась быстро, и село Бусино очень скоро прославилось и стало любимым праздничным гуляньем Москвичей. Толпами валил туда народ посмотреть на хорошенькую копательницу. Молодые купчики и офицерство, на лихих извощиках, с кулечками винца, отправлялись туда на целую ночь, и село, доселе свежее и чистое, заметно стало развращаться. Так как лето приходило к концу, а ожидаемая икона не выкапывалась, то и начали делать приготовления, чтобы пещера на зиму была теплая, и чтоб устроить туда правильный ход, а над пещерой устроить часовню, словом, все как следует. Но среди этих распоряжений, в одну ночь нагрянуло земское начальство, и все должно было прекратиться. Машу взяли и отвезли в Москву, где на допросе она показала, что была научена, и сказала, кем именно, что никакого гласа она никогда не слыхивала, что ей очень наскучило сидеть в яме и она хотела оттуда бежать, а обещанных денег ей никогда не давали и пользовались ими только те, которые ее научили. Кончилось тем, что Маша отдана была на покаяние в один из женских монастырей, а лица, учившие ее юродству, успели как-то отделаться от всякого суда и следствия. После покаяния Маша жила в селе Свиблове, на суконной фабрике Кожевникова, в суконщицах, и какая была дальнейшая судьба этой девочки, нам неизвестно. Осталась ли она честной крестьянкой, вышла ли замуж и была доброй матерью, или, развившись среди ханжества и обмана, сама сделалась ханжой или странницей. — Где ты теперь?
Под именем отца Андрея известен в Москве некий петербургский уроженец. Учился он, по его собственным рассказам, в С.-Петербургской Академии, но был оттуда уволен до окончания учения; потом жил по разным монастырям, в том числе и в московских, за разные проделки попался под следствие и содержался в остроге. Пройдя таким образом, как говорится, огнь и воду и медные трубы, он принялся юродствовать. Прежде он все ходил босиком и в белой шляпе; а, разживясь немного, он завел себе разные костюмы для разных случаев. В дом богатой купчихи и на храмовые праздники он является в одежде послушника, подпоясан ремнем, на голове скуфейка, в дом богатой барыни он приходит в сюртуке и шляпе и даже с лорнеткой, а на гуляньях он бывает одет купцом или крестьянином. Отцу Андрею лет около сорока, он хорошо сложен, у него правильные черты лица, не очень длинные, но вьющиеся светло-русые волосы, и красивая окладистая борода. Хотя обращение и все манеры его грубы и угловаты, но он умеет говорить по-французски, да еще таким мягким и вкрадчивым голосом, что так и влезет тебе в душу, а потом и в карман. Придя в общество ханжей, старух и старых девок, он начинает толковать о смерти и аде, о своих великих согрешениях и называет себя великим грешником. Идя же в дом еще более благочестивый он надевает на себя вериги, зная, что его оставят там ночевать, и устроит так искусно что непременно кто-нибудь увидит его вериги. Приготовят ему мягкую и чистую постель, но он никак не ляжет на нее, а ляжет на голом полу. «Поспишь здесь на жестком», говорит он, «на том свете уснешь на мягком.» На этом же основании он прикидывается великим постником и в доме ханжей съедает только два грибка да солененький огурчик. Явившись в дом богатой барыни-ханжи, рассказывает, что он дворянин, знатной фамилии, что он до сих пор еще ведет переписку с знатными лицами духовными и светскими, — рассказывает, что он оставил родительский дом и отказался от имения Бога ради, с малолетства возымев желание спасти свою душу, и при этом очень искусно проводит мысль, что он не случайный какой-нибудь, а добровольный, ради Христа нищенствующий великий подвижник. Но когда ему случится попасть в круг молодых купчиков и приказчиков, то картина переменяется. Тут отец Андрей делается душою компании, рассказывает уж не об рае и аде, но о разных своих похождениях, и рассказы его, один другого скандальнее, текут непрерывно и неистощимо, возбуждая в слушателях смех, хохот и рукоплесканья. Подадут водочки, он выпьет и споет разухабистую песенку, а если есть гитара, то давай и гитару, и вся честная компания гуляет: шум, крик, песни, пляска. Один благочестивый купец, зайдя раз нечаянно к своим прикащикам, застал там столь почитаемого им отца Андрея среди полного разгула, да еще в пятницу, а прикащики еще нарочно поставили перед ним тарелку с колбасой.
