Наши подозрения утвердились, когда на следующий день, когда нам объявили о предстоящем экзамене непосредственно по специальности, которой мы должны были настойчиво овладевать в учебке. Мой взвод должен был получить звание механика по авиационному вооружению третьего класса. Всех, не получивших классности, то есть не сдавших экзамен, грозились распределить в роты охраны. Людям, имеющим водительские права, можно было не волноваться — свое место в автопарке они всегда бы нашли.
Правда, я довольно смутно себе представлял, что я смогу рассказать, а тем более показать на этом экзамене, ибо учеба наша, прерываемая парадами, нарядами и хозработами была столь непродолжительной, что спросить с нас было практически нечего. Тем не менее, экзамен состоялся.
Сказать, что это был цирк с медведЯми — ничего не сказать. Экзамен состоял из двух упражнений: практического задания и устного экзамена, когда нужно было ответить на несколько вопросов, на выбор экзаминатора. Практику сдавали парами. Я тут же «спарился» с Лехой. Нам достался блок НУР УБ-16, который нам предстояло подвесить на наш многострадальный МиГ-23 за определенное время. Минут пять мы бестолково пытались и так и сяк приставить злополучный блок к балочному держателю, надеясь, что произойдет чудо и он приклеится сам, но у нас почему-то ничего не получалось. Отведенное время истекало, а мы как Бивис и Баттхэд из известного МТВшного мультика тупо возились с блоком, иногда переговариваясь фразами: "Эээээ….типа…чувак, давай дернем за эту штуковину… может он встанет….Да нет, упырь, не сюда… Переверни его другой стороной… Блин… не лезет…". Потом мне пришло в голову, что наверняка нам потребуется какой-нибудь ключ, потом я заметил какие-то странные тросики с красными флажками… потом…. Потом время наше кончилось. Наш боевой прапор-преподаватель смотрел на нас с жалостью и скорбъю, скрестив на груди руки. Ему положительно было стыдно за своих учеников, которые пытались воткнуть УБ-16 на авиационное пусковое устройство, предназначенное для подвески ракет (это я теперь уже знаю). Он отобрал у нас блок, попросил его подержать с тыльной стороны и ловко, в два приема воткнул его в нужное место, подсоединил разъем, обжал струбцинами, после чего посмотрел на нас, морщась как от зубной боли и поставил по тройке в ведомость… "За ваши голубые глаза…" — объяснил он свое решение… "В полку все равно научат…"
С устным экзаменом дело обстояло проще, я кое-что помнил из конспектов, а в детстве много книжек прочитал, знал чем фюзеляж отличается от лонжерона, а центроплан от кессона, в общем, мне поставили твердую четверку. Через 15 минут я стал специалистом третьего класса по авиационному вооружению. Леха, к моему удивлению, тоже. Его помиловали за его жалостный рассказ о том, как он практически всю учебку провалялся в госпитале с тяжелыми, практически неизлечимыми заболеваниями. Впрочем, ему это практически не пригодилось — почти всю службу этот пройдоха, умению которого найти себе теплое местечко я всегда поражался и завидовал, провел на КДП, выполняя там непосильную работу планшетиста.
На следующий день я, предварительно набравшись храбрости, переступил порог кабинета командира нашей учебной роты, капитана Ермакова и испросил у него разрешения обратиться. Он разрешил. Тогда я и изложил нашу совместную просьбу, отправить меня, Леху, Бабаева и Ляпаева хоть к черту на рога, но чтобы непременно вместе. Ротный удивился, но, поскольку был в добром расположении духа, обещал подумать. Радостный, я выскочил от него и сообщил друзьям хорошую новость. Вопрос казался почти решенным. И мы, накупив в «чайнике» всяких разных вкусностей отправились в дальнюю курилку, подальше от казармы, обсудить и отметить это событие. И это было нашей грубейшей ошибкой.
Я конечно понимал, что отправка неминуема, но того, что она произойдет через час совершенно не ожидал. Тем временем уже дважды объявлялось ротное построение, дважды недосчитывалось нас четверых, дважды почти вся рота отправлялась на наши поиски, но дойти до дальней, замаскированной за строениями и деревьями курилки ума не хватило ни у кого. Тем временем я прямо-таки спинным мозгом почувствовал неладное и предложил пройтись в расположение роты узнать, нет ли чего нового. Когда мы явились, состоялось уже третье построение, на которое мы также умудрились опоздать. Ермаков был весь красный от гнева, но ничего не сказал. После того, как все собрались, был оглашен список. Само-собой, вчетвером вместе нас уже никто никуда не отправлял. Юру с Владиком (повезло ведь) распределили на аэродром летного училища в какую-то станицу Тацинскую, под Волгоградом (во всяком случае, сошли с поезда они в Волгограде), Леху — в Лиелварде, недалеко от Риги. Я стоял, весь взмокнув и ждал, когда назовут мою фамилию. И услышал ее. Ротный, еще раз повторил ее, внимательно посмотрел на меня взглядом, не обещающим ничего хорошего, и произнес: "А вот этого распиздяя — на Кубинку, Московской области, Одинцовского района. Пусть послужит!"
Солнечный свет померк в моих глазах, земля зашаталась под ногами, а внутренний голос паническим голосом заорал: "П……ц!!!! П……ц!!!! П……ц!!!!". Но что-либо предпринимать было уже поздно. Худшие мои предчувствия сбылись. Я счел это знаком судьбы. Уж если кому и было суждено отправиться на эту самую Кубинку, так это конечно же мне, карма у меня такая…
Немного утешало, что я еду туда не один, а в компании с парнишком-узбеком из моего взвода, но утешение это было слабое.
Мы переоделись в парадку, получили сухпай на три дня, проездные и иные документы, укомплектовали свои вещмешки, и в сопровождении нашего старлея-взводного двинули на вокзал, где были посажены на поезд, следующий в Москву, кажется из Ашхабада. Как не ненавидел я место своего шестимесячного заточения, все же было немного жаль покидать место, где прошло полгода, может быть не самых лучших, моей жизни.
Впереди снова была неизвестность, нехорошие предчувствия терзали меня. И не напрасно — самое веселое было, конечно же впереди.
На сем первая часть повествования заканчивается. Продолжение, надо думать, следует.
Обустроившись в вагоне, мы первым делом распотрошили содержимое своих вещмешков и закатили пир на весь мир. Тот, кто когда-либо видел содержимое советского армейского сухого пайка, должен знать, что оно вполне съедобно, за исключением, пожалуй, твердейших и неизвестно в каком году засушенных "сухарей ржаных армейских", которыми без труда, при наличии определенной сноровки, крушить кирпичи. Очевидно, пищевая ценность этих изделий заключалась в толстом слое пенициллина, их покрывавшего. Возможно, в голодные годы или в блокированном немцами Ленинграде такой сухарь мог спасти человеку жизнь, но мы почли за благо отправить это лакомство
