Наша эскадрилья схватилась с истребителями прикрытия. Во вражеских самолетах мы узнали знаменитые "фокке-вульф-190".
После недолгого маневрирования мне удалось сбить ведомого одной чрезвычайно слаженной пары Ведущий, заметив у себя на хвосте советский истребитель, с хладнокровием опытного бойца дал ему приблизиться на дистанцию огня и вдруг, задрав самолет вверх, круто пошел по вертикали. Расчет немца был прост: он знал, что советские летчики не принимают боя на вертикалях, и надеялся убить сразу несколько зайцев - уйти от атаки, набрать высоту и выгодно атаковать сверху. В прежнее время мне несомненно пришлось бы положить самолет в вираж Но сейчас я летел на ЯКе, очень легкой, послушной и скороходной машине. И я решил использовать просчет немца. ЯК, яростно ревя, круто полез наверх, Я догнал вражескую машину и, не выходя из вертикального положения, расстрелял ее почти в упор. "Фоккер" опрокинулся и задымил.
Это была удача! Сбить подряд два расхваленных немцами "фоккера".
В каком-то неуемном азарте я тут же захожу в хвост еще одной вражеской машине, вижу ее заклепки и с наслаждением нажимаю гашетку. Но... что это? Пулеметы и пушка молчат. Молниеносно перезаряжаю, снова жму - снова ни одного выстрела! Испортились! Ах, черт! Ах... Я на все лады ругаю техника по вооружению Гришу Абояна за то, что он, очевидно, в спешке не проверил, исправны ли пулеметы и пушка.
Я понимаю, что выходить из боя мне не следует, хотя бы по той причине, что опытный враг сразу же заметит мою беспомощность. И я принялся "темнить": атаковал, маневрировал, старался хоть как-нибудь помогать товарищам.
На аэродроме, едва приземлившись, я обрушился на техника Гришу. Гриша побледнел. Он и сам понимал, какой опасности подвергался летчик по его вине. Не успел я вылезти из кабины, как Гриша кинулся проверять вооружение.
- Товарищ капитан, - облегченно доложил он, - у вас все в порядке.
- Да как все в порядке! - снова вспылил я. - Тебе ж говорят...
- Да у вас весь боезапас расстрелян, товарищ капитан!
- Как расстрелян?..
Я смотрю на лицо техника и понемногу успокаиваюсь. В самом деле, почему я подумал о неисправности? Ведь скорее всего...
Гриша смотрит на меня укоризненно.
- Извини, друг. Я как-то... Сам понимаешь. Извини, брат.
- Что вы, товарищ капитан! Я бы и сам... А сегодня такое творится, что и отца родного... Идите, товарищ капитан, в столовой уже все готово.
Неподалеку остановилась командирская машина. Федор Телегин тяжело спрыгнул на землю и устало стянул шлемофон. День сегодня выдался как никогда...
Вернулась из боя эскадрилья майора Николая Дунаева. Еще крутились пропеллеры, когда Дунаев откинул фонарь и на плоскость весело выпрыгнула маленькая собачка. Это была обыкновенная дворняжка, прижившаяся в эскадрилье. Летчики полюбили собачку, каждый звал ее по-своему, каким-нибудь домашним именем: Трезорка, Жулик, Жучка, а все вместе, эскадрильей, ласково называли ее "Спасительницей". И это была правда: собачка однажды действительно спасла эскадрилью Дунаева.
Как-то, намаявшись за день, летчики повалились на нары в своей землянке и заснули тяжелым глубоким сном. Дворняжка устроилась в чьем-то шлемофоне. Среди ночи в землянке вспыхнул пожар, загорелась солома. Но измученные летчики спали как убитые. Тогда собачка принялась беспокойно лаять и теребить спавших летчиков. Кто-то наконец продрал глаза, очень вовремя. Летчики успели выскочить из огня.
С тех пор собачка стала полноправным членом эскадрильи Дунаева. Вылетая на задания, ребята по очереди брали дворняжку с собой. Постепенно она так освоилась, что едва раздавался сигнал тревоги, бежала к машинам и устраивалась за спиной летчика.
Жаль, что "повоевать" собачке пришлось недолго. Вернувшись однажды из боя, летчик с удивлением обнаружил, что Жучка не торопится выпрыгивать из кабины Он отстегнул парашют и оглянулся.
Собака не двигалась. В воздушном бою шальная пуля попала в кабину летчика и убила ее.
Помнится, ребята очень жалели о гибели "Спасительницы" и похоронили ее с почестями.
История с собачкой хорошо говорит о том, как велика была у нас тяга ко всему, что напоминало о доме, о мирной, спокойной жизни. Самый худой мир лучше доброй войны.
Говорят, что русские легко привыкают ко всему. Мне кажется, это неверно. Мы можем смириться с лишениями военного времени и, затянув пояса, воевать до победы, как бы ни была она далека. Мы можем бить, убивать, уничтожать, но только своих злейших врагов. Равнодушным, профессиональным убийцей, каким воспитал немецкую молодежь Гитлер, русский никогда не станет. Русский не может привыкнуть убивать.
Наши милые, озорные, буйные в играх мальчишки повзрослели слишком рано. Многие из них еще не брились, когда попали на войну, воротники гимнастерок были им слишком велики, а тяжелые армейские сапоги сидели на ногах неуклюже. Прав был Федор Телегин, давая молодым летчикам осмотреться, освоиться за спиной "старичков", чтобы не стать жертвой какого-нибудь понаторевшего в убийстве фашистского стервятника в первом же воздушном бою.
И они осваивались. Подчас очень быстро, а иногда трудно и мучительно. Но осваивались. Нужно было воевать, гнать со своей земли проклятого врага.
Иной, глядишь, возвращается из тяжелого боя и поет себе, распевает, хотя нервы у него натянуты, как струны, А другой и после сотни боев вылезает из кабины и трясущимися руками лезет закурить, ломает спички, наконец, затягивается чуть ли не со стоном, устало закрыв глаза, и лишь после папиросы вздыхает полной грудью.
Помнится, пришел к нам в полк молоденький летчик Иван Мокрый. Шея тоненькая, глаза ребячьи. Только что из летной школы. Кажется, в первый же день на взлете самолет Иван Мокрого врезался в другой самолет - и оба вышли из строя. Дикий случай! Что было делать с Мокрым? Судить! Наказывать самому?.. Ругал я его на чем свет стоит. Он только сконфуженно заливался румянцем и беспомощно разводил руками.
- Не болтать руками! Стоять как следует!
- Виноват, товарищ капитан...
- Кру-гом! К чертовой матери, в землянку! Вечером поговорим.
Каково же было мое удивление, когда я, оглянувшись через несколько шагов, увидел, что Иван, став на четвереньки, ловит пилоткой кузнечиков. Это после нагоняя-то!..
Вечером на общем собрании на Ивана наложили взыскание: от полетов отстранить, ста граммов не давать, назначить вечным дежурным по аэродрому.
Заскучал Иван Мокрый.
И неизвестно, что сталось бы с молодым летчиком, если бы не случай.
Как-то под самый вечер нежданно-негаданно на наш аэродром налетели четыре "мессершмитта". Мы бросились по щелям. Положение безвыходное: любой самолет на взлете немцы собьют, как куропатку.
