Как-то после концерта зрители спросили у Сергея, готов ли он отдать функции дирижера в Crazy Music Orchestra Герберту фон Караяну. «Если только Караян будет дирижировать так, как я ему скажу, и делать то, что мне нужно», — жестко ответил Курёхин.
И это была не бравада. Как талантливый селекционер, Курёхин продолжал поиски гибких исполнителей, готовых обучаться новым методикам прямо «по ходу пьесы». По сути это напоминало плавание в безбрежном океане звуков и мелодий, где верный путь искали на ощупь — методом проб и ошибок.
Как это выглядело на сцене? Как минимум завораживающе. Как максимум — словно сильнодействующий гипноз с мощным побочным эффектом.
«В понедельник 12 апреля 1982 года в малом зале ДК Ленсовета явственно пахло скандалом, — вспоминает организатор выступления Crazy Music Orchestra Александр Кан в книге «Пока не начался джаз». — Я знал: после того, что готовит Курёхин, проводить обычные камерные новоджазовые концерты было бы совсем немыслимо. Концерт Crazy Music Orchestra прошел «в полный рост» — с шаманскими камланиями, курёхинскими прыжками, воющим саксофоном Болучевского и несуразно эстетскими монотонными стихами Аркадия Драгомощенко. Курёхин залезал под рояль и на рояль».
Андрей Тропилло принес «фальшивую» гитару из оргстекла, и, когда на сцене начался «таджикский танцевальный ансамбль», Гребенщиков стал ломать инструмент об пол. После того как вождь «Аквариума» расфигачил гитару, он под барабанную дробь Курёхина начал надувать красный шарик. Барабаны играли всё громче, а звуки виолончели Гаккеля напоминали индустриальный апокалипсис. Когда напряжение достигло апогея, а воздушный шарик стал пригоден для кругосветного путешествия, Гребенщиков демонстративно его проколол.
Зрители сидели как околдованные. И это не просто красивые слова. Вот фрагмент репортажа из английского журнала OP: Independent Music.
«Курёхин, одетый во всё черное, начал исполнять на фортепиано программу «Индейско-цыганские медитации на западно-восточном диване». К нему присоединялись флейта, альт-саксофон, два вокалиста, а затем остальные десять музыкантов, которые выходили на сцену друг за другом... Происходящее напоминало цирк в той же мере, что и сама музыка. Харизма Курёхина удерживала всех в плену. Он дирижировал аудиторией так же, как и оркестром, а его выразительное лицо отражало неожиданные смены настроения в музыке. Это поражало публику: гитара была сломана, фортепиано разбито, а вокалистка-цыганка пронзительно визжала. Всё закончилось внезапно. В пике кульминации Курёхин прокричал: «Всё!» — и затем последовало десять минут аплодисментов, оваций и криков с требованием продолжить шоу».
Спустя несколько дней неожиданно выяснилось, что акцию с уничтожением красного шарика чиновники восприняли как тщательно спланированную провокацию. И, поскольку концерт состоялся в День космонавтики, больные партийные умы узрели в этом жесте концептуальное издевательство над... советскими ракетами. Директора ДК Ленсовета уволили с работы за «идеологическую диверсию», и на этом «Клуб современной музыки» прекратил существование.
«Кто-то увидел в этом какую-то политическую херню, — вспоминал впоследствии Владимир Болучевский. — Они же были всем этим озабочены, а нам было просто наплевать. Просто мы жили на территории этого государства, не имея к нему никакого отношения. Мы называли это внутренней эмиграцией».
Сергей Летов: «На протяжении долгого времени отношения между мной и Курёхиным строились как ссоры»
Искусство, приобретая стиль, превращается в товар. Лионелло Вентури
Следующей знаковой фигурой в путешествии сталкера Курёхина «в зону неизведанного» оказался московский саксофонист Сергей Летов. Вплоть до 1982 года Курёхин знал про Летова исключительно как про представителя полумифической столичной авангардной сцены. Слышал, что Летов — один из немногих москвичей, которые пытаются найти братьев по разуму в других городах. Это не могло не заинтересовать джедая «новой волны», и в один из набегов Летова в Ленинград они таки встретились.
О том, как развивались дальнейшие события, Летов поведал мне в свойственной ему философской манере осенью 2009 года. Так случилось, что это было первое из нескольких сотен интервью, взятых для книги. То ли в связи с этим, то ли потому, что Сергей — блестящий рассказчик, мне показалось уместным не «убивать ландшафт» и опубликовать нашу беседу в натуральную величину.
А. К.: Я где-то прочитал, что с Курёхиным ты первый раз сыграл в Доме архитектора на Большой Морской. Это был 1982 год?
С. Л.: Я находился в командировке в Питере, и рок меня вообще мало интересовал. Разве что в качестве бэкграунда. А о Курёхине я уже знал, что он эпатажный персонаж. Потому что про него мне рассказывал контрабасист из ДК Москворечье Виктор Иванович Мельников, с которым они выступали на фестивале «Джаз над Волгой». Меня больше всего интриговало, что Курёхин вроде бы играл, как Сесил Тейлор, такую фри-джазовую музыку.
В итоге, когда я собирался в Питер, Курёхину позвонил Артемий Троицкий. Как-то он его нашел, потому что Сергей непонятно где тогда жил. Он работал аккомпаниатором утренней гимнастики на предприятии. И как-то Троицкий его вычислил и сообщил, что я в Питере и со мной нужно встретиться.
В тот приезд я останавливался у знакомых на Васильевском острове. И неожиданно им позвонил неизвестный человек, представился Сергеем Курёхиным и сказал, что хотел бы со мной пообщаться. На площади перед Русским музеем было стоячее кафе, где кофе подавали в граненых стаканах и продавались пирожные. И там я впервые увидел Курёхина. И с ним появился Африка, такой мальчик школьного вида, причем странно одетый. Как выяснилось, Африка в тот момент косил от армии, и на нем была какая-то больничная пижама. Короче, яркая была парочка. Впоследствии я понял, что у Курёхина проходил период таких как бы любовей, интереса к определенным лицам, которые у него становились такими шутами, что ли.
А. К.: Адъютантами?
С. Л.: Адъютантами-шутами. И в какой-то степени многие люди проходили через это отношение Курёхина к ним. Он этих приятелей везде старался таскать за собой, везде привлекать. Выдвигать их впереди себя. Ну, как бы демонстрировать их какую-то странность, необычность, какую-то гротесковость.
А. К.: Как часть свиты?
С. Л.: Нет, свиты как таковой не было. Всегда был один человек. В то время таким человеком был Африка. До этого таким человеком был Володя Болучевский, саксофонист, который во многих группах играл. Такой монстр был, потом на Сытном рынке апельсины продавал. Он играл на саксофоне и совершал множество безумств. Но поскольку мне тоже безумства свойственны были... Внешний вид у меня резко отличался от большинства питерских рокеров. А для Курёхина я служил эталоном инженера. Ведь я единственный из этого мира, кто трудился инженером, тем более — на военном предприятии. И потом, в рок-тусовке я был единственным москвичом, кроме Кости Кинчева позже. То есть мы были инородными существами. И на протяжении долгого времени Курёхин относился ко мне именно так. Я для него был, с одной стороны, как объект иронии при посторонних, а с другой — он очень сильно был ко мне привязан. Сергей очень многое сделал для моего становления, моей раскрутки. Может быть, больше, чем любой другой музыкант. По влиянию на себя могу сравнить Курёхина только с Софией Асгатовной Губайдулиной, которая оказала на меня большое влияние.
А. К.: Давай вернемся к вашему знакомству. Это был монолог или диалог?
С. Л.: Это был диалог, в котором Курёхина изумил мой внешний вид и манера поведения. Я его запомнил улыбающимся, с солнечной улыбкой. А Африка ему нужен был как зритель. Потому что Курёхин тогда, с моей точки зрения, напоминал одновременно Петю Мамонова и Цоя. То есть и Курёхин, и Петя — это люди, которые наедине с тобой одни, а на публике другие. Но им обязательно нужен зрительный зал. Свита, как ты это называешь. Наедине со мной Сергей никого не изображал. Мне очень глубокую мысль о Курёхине высказал музыкальный философ Ефим Семенович Барбан, который как-то заявил: «Сережа — человек, которому важно быть выше того, что он делает».
