одного его послания. В начале 1930-х годов в Москву приезжает младший брат Платонова Петр Климентов. Некоторое время он живет в семье старшего брата, а с 1932 года они вместе служат в тресте “Росметровес”. Факт, что вопрос переезда Петра в Москву обсуждался в переписке братьев. Возможно, архив профессора П. П. Климентова еще откроет какие-то документы его великого брата, однако в настоящее время мы ими не располагаем. Несомненно также, что Платонов посылал хотя бы открытки братьям Семену и Сергею в 1930-е годы и в годы войны (оба были на фронте)…
Это небрежение корреспондентов, кровно связанных с Платоновым, по-житейски вполне понятно. Никто из близких тогда не догадывался, что неблагополучный и неуспешный по жизни их старший брат Андрей будет признан великим писателем и к нему придет не только всероссийская, но и мировая слава… Только в семье сестры Марии Александровны Валентины сохранились два письма Платонова к ее мужу инженеру Петру Трошкину. Правда, автографами этих писем мы не располагаем. До нас дошли только копии писем, сделанные в 1970-е годы Ефимом Таубманом, доктором технических наук и большим почитателем творчества Платонова. После его смерти копии писем были переданы его семьей Е. Д. Шубиной.
Среди адресатов Платонова зачастую были люди, не входившие в круг политической и литературной элиты эпохи: московские и ленинградские инженеры, производственники, журналисты, в последние годы – врачи Центрального института туберкулеза Наркомздрава СССР. Сохранились свидетельства, что Платонов со многими из них состоял в дружеской переписке. Однако архивы этих современников Платонова, где находились его письма, ввиду “незначительности” их фигур для советской историографии не перешли на государственное хранение и, скорее всего, утрачены. Лишь один пример. В фонде Платонова Рукописного отдела Института русской литературы (Пушкинский Дом) хранится письмо Бориса Зыкова от 27 октября 1926 года из Ленинграда, из которого можно узнать, что Зыков был почитателем прозы Платонова, обсуждал с ним в письмах современные литературные вопросы и был неплохо осведомлен о житейских нуждах семьи Платонова осени 1926 года, когда тот оказался в Москве без работы и без жилья [71]… Дошедший до нас единственный документ этой переписки свидетельствует, что Зыкову Платонов написал не одно письмо…
Ленинградские корреспонденты Платонова – это отдельная тема, в которой зияют огромные лакуны. Так, в том же 1926 году в вечернем выпуске ленинградской “Красной газеты” печатаются очерки “Страна бедняков (Очерки Черноземной области)”, подписанные специальным корреспондентом из Воронежа А. Платоновым [72]. Очевидно, что присылаемый материал сопровождался письмами Платонова, которые в настоящее время не выявлены. Платонов любил Петроград-Ленинград и даже рассматривал в 1926 году возможность обосноваться там. В Ленинграде находился Комитет по изобретениям, с которым он с 1925 года состоял в переписке (не исключено, что в его фондах, еще не оказавшихся в поле исследовательских разысканий, находятся и письма Платонова). Здесь работали инженеры, с которыми у Платонова сложились производственные и дружеские отношения. С ленинградской кинофабрикой связаны киносценарные работы Платонова, с издательствами и журналами – несостоявшиеся публикации прозы и драматургии. Историю этих отношений, запечатленную в письмах, предстоит еще открывать и описывать. В нашем издании представлено несколько новых сюжетов переписки Платонова с ленинградскими корреспондентами.
Большой корпус нелитературного эпистолярия Платонова сохранил архив Министерства сельского хозяйства: это письма и телеграммы 1923–1926 годов, подписанные “губмелиоратором А. Платоновым”. Разработку фондов Российского государственного архива экономики (РГАЭ) начали в 1993 году слушатели Платоновского спецкурса в Литературном институте М. Немцов и Д. Кудря и продолжила Е. Антонова в ходе подготовки первого тома научного издания “Сочинений” А. Платонова. Производственные письма, казалось бы, не имеющие прямого отношения к литературному творчеству их автора, представляют не только драгоценный источник сведений о жизни Платонова 1923–1926 годов, когда он после блистательного литературного дебюта первых пореволюционных лет (1918–1921) вдруг резко уходит из литературы. Это – полноправная и неотчуждаемая часть его наследия, многое объясняющая в писательском пути Платонова и в плотной событийности, фантастической реалистичности его прозы. Литературные столицы живут в эти годы совсем другими заботами и вопросами. Идет формирование нового типа писателя, который должен сменить “стариков” русской литературы – эмигрантов внешних и внутренних; разворачивается схватка разных литературных объединений и группировок за гегемонию в литературе и право определять ее столбовые дороги. Многие современники Платонова, вошедшие, как и он, в литературу с революцией, уже объявлены классиками и готовят собрания своих сочинений. Издательства и журналы направляют писателей в творческие командировки за материалом в сельские районы и на заводы. Бурно обсуждаются вопросы “линии партии” в литературе, изображение старого и нового быта. Литературные и политические дискуссии следуют одна за другой… Платонов откликается на некоторые из литературных полемик, однако чаще всего шлет в Москву совсем другие сообщения – письма и телеграммы, никак не связанные с литературной жизнью и ее страстями. Письма и телеграммы выстраивают хронику общественно-мелиоративных работ в Воронежской губернии, которая рассказывает о том, как и чем жил Платонов в эти годы. Он обсуждает сметы проводимых работ, просит денег на строительство прудов, колодцев, электростанций, на борьбу с оврагами, рассказывает о состоянии земли, продовольственном положении губернии, “угнетенном” настроении бедствующего крестьянства и самоотверженной работе технического персонала… В письме инспектору Наркомзема А. Прозорову от 22 сентября 1924 года он просит Москву найти возможность поощрить техников, отличившихся на тяжелых работах: “Со своей стороны я пообещал райгидротехникам кое-что хорошее. Ибо плохого они видят достаточно”. И здесь же набросок портрета одного из рабочих, некий прообраз будущих пролетариев из “Котлована” и “Ювенильного моря”: “Райгидротехник от тележной тряски, недосыпания, недоедания, вечного напряжения стал ползать, перестал раздеваться вечером и одеваться утром, а также мыться. Говорит, зимой сделаю всё сразу”.
Платонову не надо было ехать в командировку за материалом, он сам был носителем уникальных для советского писателя знаний о реальной низовой жизни провинции эпохи нэпа – и это знание во многом определит его жесткое противостояние основному направлению и пафосу советской литературы и главное обвинение, которое он до конца жизни будет ей предъявлять: незнание и нежелание знать жизнь народа. Из этих же источников жизни, а также от далеких от литературных страстей собеседников, с которыми его связала жизнь, – ироническое отношение Платонова к сменяющим друг друга литературным дискуссиям. Поэтому и звучит столь убийственно сравнение собрания писателей и инженеров в его статье “Фабрика литературы (О коренном улучшении способов литературного творчества)” (1926): “Шпенглера у нас не любят (и есть за что), но в одном он был прав: в сравнении количества ума и знания, циркулирующего на собрании промышленников и на собрании литераторов, – в сравнении не в пользу литераторов. Это
