Он знал себе цену! Он знал, кем был для всего народа. Это была не субъективная оценка, не завышенная, а справедливая и верная.
Поэтому, когда Леониду Осиповичу исполнилось 85 лет, ему пришлось испытать горькое и вместе с тем вполне детское разочарование.
Мы, то есть Константин Певзнер, ведущий концерта Вацлав Скраубе и я, пришли в тот день к нему домой в Каретный ряд с поздравлениями. Пришли утром, так как предполагали, что потом к нему будет не пробиться. Он встретил нас в тапках и… слезах. Помните классический пример графоманства: «Шёл дождь и два студента»? Так вот, я решил выступить сейчас в том же жанре и даже с удовольствием повторю эту фразу, которая мне самому очень нравится. «Он встретил нас в слезах и тапках». О слезах – чуть позже, а вот тапки на нём при наличии верхней, совсем не домашней, одежды объяснялись тем, что он рано-рано утром, ещё перед нашим приходом, тихо встал и бесшумно вышел из дома с целью купить газеты. Вы можете спросить – а почему это ему так не терпелось? А потому, что в то утро он, оказывается, ждал, что сегодня получит вожделенную награду, о которой давно мечтал, – звезду Героя Социалистического Труда. И отчего он так жаждал получить именно это, то, что в народе прозвали «Гертрудой» – одному Богу известно, но факт тот, что жаждал, да ещё так, что рано-рано отправился к газетному киоску, чтобы насладиться своим триумфом в виде полного признания государства… Ему насладиться не дали. Там же, у киоска, он жадно развернул газету и, естественно, на первой полосе (а где же ещё!) увидел и поздравление, и чем его наградили. И – о, ужас! – это была вовсе не ожидаемая «Гертруда», а какой-то, ему неизвестный, орден Октябрьской Революции. Он подумал, что это какая-то ошибка, что такого не может быть, и купил другую газету. Там было то же самое. Он пошёл через Петровку к другому киоску напротив, и там подтвердилась беспощадная правда – «героя» ему не дали. Ещё обиднее было то, что о нём напечатали не отдельно, не выделяя его никак, а в списке, в котором «Гертруду» получил какой-то шахтёр и какая-то ткачиха, а он, извольте видеть, недавно учреждённый орден Октябрьской Революции!.. Ну вот, как мальчишка, который с замиранием сердца ждёт ко дню рождения новый айфон, надеется, а в этот день родители с улыбкой дарят ему какую-то дурацкую рубашку и коробку конфет! Обидно же! До слёз!
Теперь мы и добрались до слёз Утёсова, разобравшись с тапками. Он плакал, словно тот обиженный мальчик, не получивший лелеемую мечту. Провожая нас в комнату, он всхлипывал и говорил: «Я, значит, не заслужил!.. Не заработал, значит, на старости лет!.. Ведь всю жизнь, всю жизнь работал, пел, а они…»
Тут Певзнер прервал его уже подступающие рыдания.
Певзнер в это время – музыкальный руководитель и дирижёр утёсовского оркестра. Раньше он возглавлял грузинский государственный оркестр «Рэро», а Утёсов его пригласил к себе, и Котик (так его звали друзья) рискнул. Он был феноменальным тамадой, блестящим музыкантом (помните его песенку «Оранжевое небо»?) и, что немаловажно для нашего случая, – очень остроумным человеком. Сам Арканов мог бы подтвердить, они дружили, но теперь они оба там, откуда ничего подтвердить нельзя.
Однако я отвлёкся, но Певзнер, поверьте, того стоит. Итак, он остановил сетования Утёсова возмущённым монологом со своим неповторимым грузинским акцентом:
– Послушайте, Леонид Осипович, что вы тут горюете из-за такого пустяка! Вам, между прочим, гордиться надо, что такой орден получили, а вы как ребёнок, ей-богу!
Утёсов перестаёт плакать и начинает с интересом прислушиваться.
– Гордиться надо! – с яростным упрёком повторяет Певзнер. – Ну, сами посудите, эту «Гертруду» несчастную получают рядовые труженики какие-то! Ткачихи там, рабочие, а вы что, в одном ряду с ними хотите?! Ничего против них не скажу, но – чёрт побери! – надо же себя ценить правильно! Утёсов, которого знает каждая, понимаете, собака в этой стране, – и, понимаете, какой-нибудь Сидоров, который, понимаете, план перевыполнил!.. Ну?! А вы сами подумайте… – Тут Певзнер вешает интригующую паузу и, сделав шаг к Утёсову и глядя на него в упор, продолжает: – Вы – ВТОРЫМ! – в стране получаете новый орден Великой! Октябрьской!! – С каждым словом пафос Певзнера возрастает. – Социалистической!!! Революции!!!! И ещё жалуетесь!
И тут у Утёсова совершенно высыхают глаза, и он ревниво спрашивает:
– А кто первым?!
Певзнер совершенно спокойно куда-то в сторону роняет: «А первым – крейсер „Аврора“…», чем окончательно восстанавливает попранную гордость великого артиста.
А в том, какой это артист и каков его диапазон, я сумел убедиться в течение репетиционного периода. Он, как правило, сидел в зале, и в паузах все старались с ним пообщаться. На что Утёсов способен как артист, он демонстрировал, рассказывая многочисленные истории из своей богатой событиями жизни. Стайка молодых артистов, собравшихся вокруг него, покатывалась со смеху, ведь он ещё и в лицах показывал.
А мне достаточно было услышать в его исполнении один анекдот. Но шесть раз, в разные дни!.. Люди менялись, для них анекдот был свежим, а я все шесть раз оказывался рядом. И мне не то что не было скучно, напротив, я готов был послушать ещё десяток раз. И знаете, почему? Он ни разу не повторился! В том анекдоте фигурировали три человека – он, она и её ребёнок. Дело было на перроне вокзала. Женщина подходила к одинокому мужчине, держа за руку своего ребёнка, и спрашивала – не знает ли он, когда отходит поезд на Жмеринку? Дико заикаясь, мужчина отвечал. Через несколько минут она подходила вновь и повторяла вопрос. Мужчина, пока ещё сдержанно и вежливо, но отвечал. Затем – в третий раз. Мужчина, уже начиная злиться, отчего его заикание становилось всё сильнее, но тем не менее терпеливо повторял. И когда она подошла в пятый или шестой раз (в зависимости от настроения Утёсова), то мужчина, уже озверев окончательно, спросил её, мол, зачем она издевается над ним и почему столько раз спрашивает? И тут она смущённо ответила: «Вы извините меня, пожалуйста, но дело в том, что моему сыну очень нравится, как вы разговариваете!..»
Утёсов изображал эту женщину то русской теткой, грызущей семечки и шелухой попадающей в ребёнка, то украинкой, грубоватой и базарной бабой, а чаще всего этакой местечковой еврейкой, но всякий раз (!) с другим акцентом. Тут он сбрасывал маску русского свинопаса из «Весёлых ребят» (или он пас коров… ну, не важно – пастух и точка!) и превращался в себя, в родного одессита со своим непобедимым акцентом. Но ещё больше он оттягивался на несчастном заике. Поэтому этот анекдот, который я пересказал на половине страницы, он разыгрывал подчас минут десять. И это было подлинным наслаждением! Настоящий мастер-класс!
