— Образно говоря, театр должен начинаться с вешалки. — Немирович-Данченко произнес эти слова серьезно, как важный принцип, и Станиславский на лету подхватил и развил его мысль:
— В театр нельзя входить с грязными ногами. Грязь, пыль надо стряхивать при входе, калоши оставлять в передней, вместе со всеми мелкими заботами, дрязгами и неприятностями, которые портят жизнь и отвлекают от искусства. Если актеры вносят в театр всякие житейские мерзости, сплетни, интриги, пересуды, клевету, зависть, мелкое самолюбие, то получится не храм искусства, а сорный ящик.
— Потому должна быть непрерывная, упорная работа над мастерством актера. И тем более упорная, тем более непрерывная, чем выше оценивается значение искусства в стране. Упорное искание того, что не погружало бы актерскую фантазию в мелочи, в случайности, во все, что может казаться для искусства низменным. Надо помочь актеру развивать свое воображение и тем самым будить воображение зрителя и приобщать его ко всему, что называется высокой поэзией.
— Верно, совершенно верно! — опять охотно поддержал Станиславский.
— В этом вопросе нет мелочей! — убежденно продолжал Немирович-Данченко. — В театре должна быть скромная, но оригинальная афиша, и серьезная программа, и форма капельдинеров, и дисциплина, и чистота, и столь важная вещь, как отмена выходов на вызовы, и запрещение музыки в антрактах.
Станиславский тут же углубил слова собеседника:
— Насколько миссия подлинного актера — создателя, носителя и проповедника прекрасного — возвышенна и благородна, настолько ремесло актера, продавшегося за деньги, карьериста и каботина, недостойно и унизительно. Сцена — белый лист бумаги и может служить и возвышенному и низменному, смотря по тому, что на ней показывают, кто и как на ней играет. Чего только не приходится видеть перед освещенной рампой! И прекрасные, незабываемые спектакли Сальвини, Ермоловой или Дузе, кафешантан с неприличными номерами и фарсы с порнографией… Как провести грань между прекрасным и отвратительным? Недостатки перенимать легко, но достоинства трудно.
— Мы куем свое искусство, свое национальное искусство. Основа его — живая правда, живой человек. Ни в коей мере это не означает приземистости, мелочности, натурализма. Есть нечто, трудно передаваемое вкратце, то, что называется театральностью, то, что делает простые переживания, простую психологию театральной, поэтичной…
— Мартынов говорил, что когда ему приходилось играть роль в том самом сюртуке, в котором он приходил в театр, то, войдя в уборную, он снимал его и вешал на вешалку. А когда после грима наступало время идти на сцену, он надевал свой сюртук, который переставал для него быть просто сюртуком и превращался в одежду лица, которое он изображал.
Совпадение идей, взглядов, вкусов обоих собеседников делало их диалог похожим на высказывание одного человека, излагающего свое кредо. Но это нисколько не снижало их взаимного интереса друг к другу, а лишь еще более подчеркивало общность творческих принципов.
Посетители отдельного кабинета «Славянского базара» позавтракали, не раз пили кофе, пообедали, время шло уже к ужину, а беседе их не видно было конца.
— Мировая конференция народов не обсуждает свои важные государственные вопросы так обстоятельно, как мы наши художественные идеалы, — пошутил Станиславский. — И еще многое хочется сказать!
— Самого главного мы не решили, — подтвердил Немирович-Данченко.
— В таком случае давайте поедем ко мне на дачу в Любимовку.
— Охотно! У меня есть некоторые предложения…
— И у меня тоже…
Они вышли из «Славянского базара» на улицу, затем на извозчике добирались до вокзала, ехали в вагоне поезда, пересели в экипаж и весь этот путь до самой дачи не переставали обсуждать то, что вскоре стало делом всей их жизни.
ЧАЙКА НАД ДВУГЛАВЫМ ОРЛОМ
Между тучами и морем гордо реет
Буревестник, черной молнии подобный.
М. Горький
На даче в Любимовке Константин Сергеевич вооружил своего гостя письменными принадлежностями. В первое же свидание он проявил настойчивое стремление договориться обо всем до конца и для большей точности все запротоколировать. Ни своей, ни чужой памяти он не доверял, а беседе с Владимиром Ивановичем, видимо, придавал слишком большое значение. Ведь они решили создать театр. Новый… Свой…
— Запишите! — просил Станиславский, когда они договаривались о чем-либо.
— Не надо, я и так запомню.
— Э-э, нет, — посмеивался Станиславский, стараясь веселостью смягчить свою настойчивость. — Не верю!
— Уверяю, у меня отличная память.
— Не верю, не верю. И вы не доверяйте своей памяти. Пишите, пишите!
Программа была революционна. Единодушно был решен и отмечен в протоколе такой пункт: «Мы создаем народный театр, приблизительно с теми же задачами, в тех планах, как мечтал Островский». Слово «народный» было подчеркнуто, ибо ему придавалось первостепенное значение — оно определяло принципиальную позицию будущего театра.
Создатели нового театра объявляли войну всяким условностям, в чем бы они ни проявлялись: в игре, в постановке, декорациях, костюмах, трактовке пьес.
Они протестовали и против старой манеры игры, и против внешних эффектов, и против ложного пафоса, декламации, актерского наигрыша, против премьерства, которое портит ансамбль, против отсталой формы спектаклей и против низкопробного репертуара театров.
Особо говорили о художественной этике и свои решения записали в виде отдельных афоризмов. Например:
«Нет маленьких ролей, есть маленькие актеры».
«Сегодня — Гамлет, завтра — статист, но и в качестве статиста он должен быть артистом».
«Поэт, артист, художник, портной, рабочий — служат одной цели, поставленной поэтом в основу пьесы».
«Всякое нарушение творческой жизни театра — преступление».
Некоторые театральные обычаи, ставшие традиционными, подверглись решительному пересмотру.
— Надо бороться, — сказал Станиславский, — с оскорбительной привычкой публики входить во время действия. Стоит группа зрителей в коридоре, разговаривает: дверь в зрительный зал открыта. «Пора входить», — говорит один. «Нет, еще не начали», — отвечает другой, заметив, что занавес еще не поднят. Он, видите ли, привык входить, когда действие уже началось.
— В нашем театре, — предложил Немирович-Данченко, — мы будем перед началом действия убавлять свет в коридорах, это заставит публику спешить на свои места.
— Оркестр, играющий в антрактах, следует устранить, как развлечение, вредное для цельности впечатления.
