Зная религиозность Петрарки и, в общем, привыкнув подчиняться его влиянию, а с другой стороны, и сам несколько успокоившись после первого порыва, Боккаччо отказался от мысли порвать окончательно со своим прошлым. Тем не менее известное «обращение» в нем до некоторой степени совершилось, и он уже не писал ничего подобного прежнему; его занятия приняли преимущественно научное, гуманитарное направление; если он и писал иногда стихи, то вполне невинного и даже нравоучительного характера. Он не только высказывал сожаление, что написал свои прежние сочинения, но при всяком удобном случае предостерегал от чтения их. Как все «обращенные» или «обратившиеся», он впадал иногда в крайности, хотя все-таки «обращение» его нельзя назвать полным: средневековой склад мыслей не победил в нем окончательно направления эпохи Возрождения и гуманизма, но они как бы вошли между собою в компромисс, и, таким образом, общий строй идей у «обращенного» Боккаччо является прототипом того направления, которому позднее подчинились целые народы.
Некоторые биографы утверждали даже, что Боккаччо после этого «обращения» сам стал монахом или священником. Но так как это обстоятельство нигде не подтверждается ни самим Боккаччо, ни Петраркой, то надо предполагать, что это известие основано лишь на слухах, вероятно, распущенных монахами для усиления значения его раскаяния и влияния, оказанного на него проповедью Чиани.
Глава V Старость и смерть Боккаччо
Поездка в Неаполь. – Неприязненные отношения между Боккаччо и Аччьяйоли. – Письма Боккаччо к Франческо Нелли. – Боккаччо у Петрарки в Венеции. – Возвращение во Флоренцию и новые дипломатические поручения. – Вторая поездка в Венецию. – Поездка в Неаполь. – Посещение монастырских библиотек. – Возвращение во Флоренцию. – Тяжкая болезнь. – Выздоровление. – Участливость к Боккаччо его друзей. – Публичные лекции о «Божественной комедии». – Смерть Петрарки. – Смерть Боккаччо. – Участь его останков. – Изображение Боккаччо. – Его наследники. – Участь его библиотеки. – Заключение.
Хотя в то время, когда Чиани явился со своей проповедью покаяния, Боккаччо было только 48 лет, но он уже начинал стареть более, чем это обыкновенно бывает с людьми его возраста; причиной этому была, конечно, его довольно бурно проведенная молодость в связи с напряженными занятиями литературой. Теперь же, после своего «обращения», он окончательно состарился, потерял охоту к прежним развлечениям и поэзии и, занимаясь серьезными и религиозными предметами, думал о спасении души.
По-видимому, вскоре после посещения Чиани, а может быть, именно вследствие оказанного этим посещением влияния на настроение духа Боккаччо, Николай Аччьяйоли, вероятно желая предоставить Боккаччо возможность развлечься переменой места, пригласил его к себе в Неаполь. Боккаччо охотно принял это приглашение и в ноябре отправился туда в сопровождении брата своего, Якопо. Он, конечно, ожидал встретить у могущественного, богатого, щедрого, дружески к нему расположенного великого сенешаля почетный прием и надеялся провести у него приятно время, вспоминая прожитые в Неаполе дни молодости. Но вышло иначе. Аччьяйоли был очень недоволен Боккаччо за то, что тот отказался от сделанного ему, вместе с приглашением приехать, предложения написать хвалебную биографию Аччьяйоли, а все-таки приехал. Боккаччо был принят не только весьма холодно, но оказанное ему невнимание граничило с полным пренебрежением; по крайней мере, таким описывает его сам Боккаччо в письме к своему другу Франческо Нелли, бывшему у Аччьяйоли чем-то вроде гофмейстера. Если верить всему, что пишет Боккаччо к Нелли тотчас после отъезда из Неаполя, – то его поместили в грязном холодном чулане, который он, по размерам и грязи, сравнивает с отхожим местом на корабле; кормили его объедками за одним столом с оборванными, грязными, голодными и больными конюхами, поварами, мальчишками и другой челядью; не дали ему даже подушки на грязную, вонючую постель. Его брат Якопо удалился в гостиницу, не желая оставаться в отведенном ему помещении. Через некоторое время Боккаччо перевели на дачу, но и там его помещение и условия существования были нисколько не лучше. Он не решался возобновить прежние знакомства, не имея возможности принимать в конуре своих знакомых. Только участие его друга Кавальканти и еще какого-то купца, которого Боккаччо не называет, спасли его от того, что он не заболел и не умер. Он не захотел оставаться долее в таком странном положении и, переехав к купцу, прожил у него пятьдесят дней, до самого своего отъезда из Неаполя, а его меценат Аччьяйоли даже не вспомнил о нем за все это время. И Аччьяйоли, и Франческо Нелли видели и знали все это, но не обращали никакого внимания.
Очевидно, здесь Аччьяйоли выказал мелочную мстительность за отказ Боккаччо быть его панегиристом и предоставил поэта произволу своей прислуги. Но еще непростительнее отношение к Боккаччо его будто бы даже друга, Франческо Нелли, от которого зависело дать Боккаччо такое помещение, чтобы он не имел повода высказывать столь резких, хотя, быть может, и несколько преувеличенных жалоб.
Но едва рассерженный Боккаччо покинул Неаполь, как Аччьяйоли почувствовал раскаяние и стыд за свое поведение в отношении поэта, а может быть, и боязнь, что слух об этом обстоятельстве подорвет его репутацию мецената, в особенности, если Боккаччо вздумает на писать на него сатиру вроде «Corbaccio». Эта боязнь заставила его тотчас же подумать о том, как бы загладить неприятную историю, и он поручил Нелли написать Боккаччо письмо в примирительном духе, приглашая его снова приехать в Неаполь. Но Нелли исполнил это поручение весьма неудачно. Он сделал вид, как будто ничего не знал, что Боккаччо не пользовался никакими удобствами во время своего пребывания в Неаполе, и упрекал его же за то, что он так внезапно уехал, называя поэта непостоянным, неуживчивым и капризным. Боккаччо, чувствовавший себя вполне правым, был еще более раздражен этим письмом, и если в первом он еще несколько сдерживался, вследствие свойственного ему такта и мягкости характера, то теперь ответил еще резче, предназначая свой ответ, конечно, не одному только Нелли, а и его патрону. Прежде всего он оправдывается в сделанном ему упреке относительно его неуживчивости и внезапности его отъезда. Он доказывает, что никто бы не прожил и дня в том положении, в какое его поставили, а он прожил два месяца; уехал же, простившись и с Аччьяйоли, и с Нелли за два дня до отъезда; странно уверять его, что отъезду его не верили, когда никто не думал его удерживать. Затем он с ничем неудержимой беспощадностью и резкостью развенчивает все прославленные качества Аччьяйоли: его щедрость, его таланты, ум, знания, великодушие, стойкость в несчастии, способности полководца и администратора, роскошь его жизни, – ничто не позабыто и все более или менее доказательно, хотя и преувеличено, осмеяно и низведено до степени ничтожества. Он насмехался над желанием Аччьяйоли найти возможность производить свой род от фригийских богов, как будто это может иметь какое-нибудь значение и как будто не все люди равны при рождении, отличаясь впоследствии только своим духовным и телесным развитием. Он смеется над недоступностью Аччьяйоли: легче добраться до короля, чем до этого мецената, который, делая вид, что очень занят, в сущности, ловит в это время мух. Боккаччо называет его не другом, а врагом муз и объясняет причину, почему с ним обошлись так унизительно: его хотели заставить выдавать сказки за историю и писать похвалы тому, что заслуживало порицания; но он никогда не способен унизиться до этого, и Нелли сам как литератор не должен удивляться, что он, Боккаччо, отказывается от такой сомнительной чести. От вторичной поездки в Неаполь Боккаччо наотрез отказался, говоря, что он скорее пойдет просить милостыню от дома к дому, чем обратится к такому покровителю даже в самой крайней нужде. В заключение Боккаччо просит не обращаться к нему с упреками, потому что он сумеет ответить на них лучше, чем любой другой. Замечательно, что насколько Боккаччо прежде преклонялся перед Аччьяйоли и удивлялся его талантам, настолько же он теперь развенчивал его. Истина в отношении Аччьяйоли находится, вероятно, как всегда, посередине. Но отчего зависела такая перемена взглядов? Трудно допустить, чтобы одно только невнимание, которое Боккаччо испытал как гость у Аччьяйоли, могло побудить к таким беспощадным и бесцеремонным нападкам на знаменитого сенешаля, с какими мы встречаемся в этом письме-сатире. Трудно также допустить, чтобы характер Боккаччо настолько изменился, что то, что когда-то служило для него предметом поклонения, стало теперь предметом отвращения; сохранились же отношения Боккаччо к Петрарке неизменными до конца жизни. Но, вероятно, к этим двум причинам примешивалось еще и общее предубеждение, которое Боккаччо должен был питать к Аччьяйоли, как республиканец к придворному выскочке. В это время отношение всех вообще флорентийцев к своему достигшему могущества согражданину изменилось: во Флоренции стали относиться с недоверием к Аччьяйоли, стали подозревать его в стремлении к тирании, и был даже издан особый, специально направленный против него, закон, по которому он навсегда лишался возможности сделаться гонфалоньером или приором Флорентийской республики. Это, конечно, не могло оставаться без влияния и на Боккаччо, который теперь смотрел уже на все трезвыми глазами зрелого мужа, а не легкомысленного, увлекающегося и поэтически настроенного юноши, каким он был в первый свой приезд в Неаполь.
