Первые два дня оказались у нас свободными, и мы посвятили их осмотру Стокгольма. В одном из залов Национального музея к нам подошел служитель и спросил:
— Из России?
— Из России… А вы почему узнали?
— Да такой уж вы народ, русские. Больше к прекрасному тянетесь, к настоящему в жизни. У нас ведь много иностранцев бывает. Да только они все больше в бары, в кафе спешат. В музее я их редко вижу.
В Стокгольме мы посетили исторический зал, где 19 марта 1950 года было подписано знаменитое Стокгольмское Воззвание.
Знакомясь с пригородными окрестностями, мы обратили внимание на большое количество спортивных сооружений, расположенных здесь. Слегка припорошенные снегом, виднелись просторные теннисные корты, баскетбольные и волейбольные площадки, просторные плавательные бассейны.
— Это хорошо! — воскликнули мы в один голос. Кто-то попросил переводчика узнать у водителя нашего автобуса, часто ли он бывает здесь летом, каким занимается спортом. Услышав вопрос, шофер вытащил бумажник и произнес по-русски:
— Деньги, господа, деньги…
Мы не поняли его и смотрели недоуменно. Тогда водитель заговорил по-шведски.
— Он объясняет, — сказал нам переводчик, — что пользование всеми этими сооружениями стоит больших денег. Это вовсе не по карману простому рабочему. Нам почему-то сразу стало грустно. Взоры мысленно понеслись за тысячи верст к своей стране, где каждый новый стадион, каждая площадка, каждый бассейн — творение народа и его собственность.
Посетили мы и крупнейший спортивный зал Эриксдальхалле, где всего несколько месяцев назад, в августе 1953 года, проходил очередной чемпионат мира по штанге. Уже при входе нас радостно приветствовал один из служителей.
— Воробьев, Удодов, Саксонов, — проговорил он и радостно улыбнулся.
Мы поняли его: ведь Воробьев, Удодов и Саксонов завоевали здесь звание чемпионов мира, и швед, произнося их имена, несомненно, хотел сделать нам приятное.
— Спасибо, товарищ, — сказали мы ему, горячо пожимая руки.
— Товарищ, да, товарищ, — радостно повторил он.
Посмотреть товарищеское состязание между национальными сборными собралось около пяти тысяч зрителей. Хозяева не смогли оказать сопротивления нашей команде ни в одной весовой категории и проиграли. В тот вечер я установил новый рекорд СССР в рывке-139 килограммов, а Женя Новиков в жиме — 145.
— Хорошо все-таки, что не подрались в самолете, — пошутил в раздевалке Женя. На следующий день к нам в гостиницу пришел корреспондент шведской спортивной газеты. Он принес написанный им репортаж о матче.
— Прошу оставить на этой газете ваши автографы.
Оказалось, что наш гость коллекционирует автографы советских спортсменов. Он показал нам свои «трофеи» — подписи Льва Яшина, Бориса Токарева и других советских атлетов.
— Я люблю советский спорт и знаю, что за ним — будущее, — сказал он на прощание.
Всюду, где нам приходилось бывать, нас встречали тепло и сердечно. Особенно теплыми были проводы на аэродроме. Сюда прибыли представители тяжелоатлетического союза, все участники матча, многие любители спорта.
— Приезжайте еще…
— Привет Москве! — всюду раздавались возгласы.
Сели в самолет в приподнятом настроении.
— Петь хочется, — говорит Женя.
— Спой, Женя!
— Удобно ли?
— Пойте, товарищи, — вступает в разговор наш сосед норвежец, служащий посольства в Москве. — Пойте.
Евгений долго смотрит в иллюминатор и вдруг очень тихим приятным голосом затягивает:
Прощайте, скалистые горы,
На подвиг Отчизна зовет!
Мы вышли в открытое море,
В суровый и дальний поход.
Стихли разговоры. Теперь только были слышны монотонный гул моторов и любимая песня моряков. Здесь, на высоте в семь тысяч метров, в чужом самолете, среди людей, многие из которых даже не знали нашего языка, она звучала особенно торжественно и величаво. Жаль только, что певец, почувствовав общее внимание, смутился и замолчал. И тут же юная стюардесса преподнесла ему небольшой букетик цветов.
За разговорами, шутками, смехом не заметили, как подлетели к Москве. Вскоре мы уже были на широком поле Внуковского аэродрома, в кругу родных и друзей. Сели в машину. Роман Павлович, перегнувшись через спинку сиденья, сообщил мне:
— Леша, через тридцать дней первенство Москвы.
— Знаю.
— Посмотрел я наши с тобой графики и решил: нужно бить рекорды в сумме и толчке.
— Да я уж и сам об этом думал.
До соревнований оставалось четыре недели. Как важен в жизни спортсмена этот предстартовый период! Нужно найти в режиме ту золотую середину, которая не позволила бы потерять форму и избавила бы от переутомления. Роман Павлович в эти дни сам контролировал мою нагрузку, советовал больше бывать на воздухе. Был еще один человек, который всегда оказывал мне неоценимую услугу. Это моя жена. Она же и мой врач, и учитель, и повар.
Ведь питание тяжелоатлета, да еще работающего с предельным весом, — дело сложное. Могу с уверенностью сказать: редко кто еще так знает тонкости тяжелоатлетического спорта, как Лиза.
— Леша, заканчивай зарядку, завтрак готов! — зовет она и ставит на стол румяные сырники, цветную капусту в сухарях. «Значит, сегодня тренировочный день», — сразу вспоминаю я. Легкий завтрак — верное тому свидетельство.
Наступил день соревнований. Чемпионат столицы разыгрывался во Дворце спорта «Крылья Советов». Жил я тогда на улице Горького и решил пройтись пешком. На углу улицы Правды ко мне обратился молодой парнишка:
— Дяденька, нету лишнего билетика?
— Куда это? — не понял я.
— Да вы что, в самом деле, дяденька? — обиделся он. — На штангу…
— А разве нет билетов?
— Давно нету…
Действительно все места оказались занятыми. При виде переполненного зала настроение еще больше повысилось.
Состязания прошли успешно. Я установил два новых рекорда СССР в толчке-175,5 килограмма и в сумме троеборья — 450. Теперь все три высших достижения для атлетов тяжелого веса принадлежали мне.
Провожаемый горячими аплодисментами, я ушел с помоста и в раздевалке чуть не столкнулся с Яковом Григорьевичем Куценко.
— Обокрал, обокрал, — нарочито жалобно проговорил он. — Последние рекордики отнял. Ну, дай-ка хоть расцелую тебя, единоличник ты эдакий!..
Было уже поздно, когда мы вышли на улицу. Потеплело. Бесшумно, словно кусочки ваты, падали снежинки.
— Чудесная погодка, — сказал Яков Григорьевич, — давай пройдемся.
Усталость уже прошла, и я охотно согласился.
