Гарвея интересовали не отдельные анатомические факты, а вся механика организма. Сердце, по тогдашним понятиям, являлось главным колесом органической машины, управляющим ею, как монарх государством, как Солнце Вселенной. Сердце было связано с движением крови, считалось носителем тепла и «духов». Вокруг сердца сосредоточивались изыскания ученых. Сердце более всего интересовало и Гарвея.
И не только сердце взрослого организма. Развитие зародыша, роль сердца в этом развитии — разве не увлекательна и эта тема? Тем более, что и учитель весьма интересуется эмбриологией, в частности развитием куриного яйца, на котором легче всего наблюдать зарождение жизни.
Это была вторая тема, как бы подсказанная Гарвею Фабрицием. И этой теме — рождению всего живого на земле — Гарвей посвятит вторую половину своей долгой жизни. Пока же, в Падуе, Гарвея интересовала главным образом роль сердца в развитии зародыша.
Еще Аристотель, изучая историю возникновения и формирования самых разнообразных животных, считал, что сердце играет роль основной движущей причины в развитии зародыша. Гарвей вместе с Фабрицием наблюдал появление в яйце красной пульсирующей точки — первого зачатка сердца. Только после него постепенно возникали основные органы цыпленка…
Быть может, мы несколько преувеличили значение падуанского периода в научной деятельности Гарвея. Быть может, и наблюдения его и выводы в то время были менее весомы и законченны, чем мы это здесь изложили. К сожалению, в доступной нам биографической литературе о Гарвее именно этот период освещен наименее полно. Но это не так уж важно. Совершенно очевидно, что общение с Фабрицием, занятия у него и совместно с ним натолкнули Гарвея на тот круг вопросов, которыми он впоследствии занимался.
Важно также, что падуанская школа оказалась той средой, в которой будущий ученый получил возможность широко применять эксперимент, научился придавать ему первостепенное значение, понял, что без опыта и наблюдений не может быть подлинной науки.
Поэтому университет в Падуе с полным правом можно назвать колыбелью, где родилось и начало развиваться великое учение Гарвея, роль которого в медицинской науке трудно переоценить.
Этот плодотворный период учебы и начала самостоятельного мышления продолжался четыре года. В 1602 году Вильям Гарвей окончил университет, получил диплом доктора медицины, дающий право лечить и преподавать во всех странах и учебных заведениях, и вернулся на родину.
С дипломом в кармане Гарвей поехал прямо в Кембридж. Здесь его встретили с распростертыми объятиями. Еще бы! В падуанском пергаменте были вписаны похвальные отзывы анатомов, хирургов, медиков, имена которых гремели по всему ученому миру.
Но все же это итальянский пергамент, а не свой, английский, рассудил Гарвей и решил получить докторский диплом и в Кембридже.
Кланяться не пришлось: кембриджские профессора понимали, что такие люди, как Фабриций, не станут зря воздавать хвалу своим студентам. А вдруг из Гарвея и впрямь выйдет знаменитый врач! Что же им — оставаться в стороне? Как-никак начинал-то он свой путь на медицинском поприще в Кембридже!..
И вот уже получен второй диплом доктора медицины. И Гарвей отправляется в Лондон, куда почти десять лет назад пришел пешком с мешком за плечами. Тогда были радужные надежды и сладостная неизвестность — кем он станет? Что из него выйдет?
Кем-то он как будто стал… Он с удовольствием прислушивается к шуршанию в кармане двух дипломов и радостно улыбается. Надежд и сейчас полным-полно! Что касается неизвестности — какая тут может быть неизвестность, когда все абсолютно ясно: он будет врачом, будет лечить болезни, избавлять людей от страданий и недугов! И будет продолжать свои исследования…
Между тем первая неожиданность уже подстерегала его.
Случилось это в доме старшего коллеги — доктора Ланчелота Броуна. Там Гарвей познакомился с дочерью доктора и влюбился в нее со всем пылом первой любви. Ему ответили взаимностью. Старый доктор тоже ничего не имел против — этот юноша с длинными, черными волосами, горячими глазами и недавно отпущенной щегольской бородкой обладал не только располагающей внешностью! Отзывы падуанских профессоров и его собственные страстные слова о благородстве медицинской профессии также немало говорили в его пользу.
Доктор Броун решил, что нет оснований препятствовать браку дочери с умным, подающим надежды молодым человеком.
Родительское согласие было получено. В приданое жена, кроме некоторого количества материальных ценностей, принесла Гарвею забавного попугая и долготерпеливую любовь честной и преданной английской женщины.
К сожалению, дальнейшая судьба подруги Гарвея осталась неизвестной потомству. Долго ли пришлось ей разделять с ним невеселую жизнь, много ли приняла она на себя его страданий?.. Известно только, что умерла она раньше мужа, что детей у них не было и что ни друзьями, ни недругами не было замечено между ними никаких раздоров и несогласий. В своем завещании Гарвей с нежностью упоминает о «милой, любящей покойной жене», из чего можно сделать вывод, что жили они хорошо и дружно.
Врачебную практику Гарвей начал в 1604 году. Вначале он практиковал среди бедной части населения Лондона. И пока он лечил бесплатно и не был замечен в обществе, у него не появлялось ни недругов, ни большого круга друзей.
В каких только трущобах не побывал Гарвей! С какой нищетой и бедностью не приходилось ему сталкиваться в первые годы своей практики! Он безотказно шел на все вызовы, не принимал никаких знаков благодарности и получал лучший и самый ценный из всех видов врачебного гонорара: любовь и преклонение своих пациентов.
Часто кто-нибудь прибегал за ним ночью, вызывая его к роженице или к умирающему. Он покидал свою скромную квартиру, потеплее укутывался и вместе с провожатым нырял в лондонский туман. Они направлялись к Темзе в надежде найти лодку и долго уговаривали лодочника довезти до места. Начинались опасливые расспросы: кто, куда, зачем? И сколько?
Получив удовлетворительный ответ на последний, главный вопрос, лодочник, наконец, медленно отплывал от берега. Иногда они возвращались на то место, с которого началось путешествие, иногда лодочник, считая, что чем дольше он будет плыть, тем больше ему заплатят, завозил в такую даль, что добираться оттуда надо было вдвое дольше, чем от дома Гарвея… Выйдя из лодки, доктор расплачивался с ее владельцем и торопливо шел пешком до места, где его ждали как спасителя. В полной темноте он проваливался в яму, или по колено погружался в вязкую топь, или переходил вброд огромную лужу жидкой грязи…
