...
«Я сидел за столом, зажав саблю между колен и дымя сигарой. Канцлер стоял передо мной, и его злость действовала на меня успокаивающе. Внезапно он взял тяжеленную папку и швырнул ее на стол в мою сторону. Я испугался, что он бросит в меня чернильницу. Да, я схватился за саблю! До сих пор не могу поверить в это»71.
Разговор не заладился с самого начала. Кайзер потребовал отменить правительственный приказ 1852 года, с тем чтобы он мог контактировать с министрами напрямую, поскольку канцлер всегда находится в Фридрихсру. Бисмарк разозлился еще больше. Но кайзер не остановился на этом, заявив, что исправит военный законопроект и сделает его приемлемым для депутатского большинства в рейхстаге. Разрешая конфликт с парламентом, Вильгельм лишал Бисмарка последней надежды на выживание.
Во второй половине дня кайзеру нанесли визит генерал Вильгельм фон Ганке (1833–1912), начальник военного кабинета, генерал-адъютант Адольф фон Виттих и начальник генерального штаба Вальдерзе, и он рассказал им о своем столкновении с Бисмарком. Кайзер заметил, что, по его мнению, существует коалиция «иезуитов и богатых евреев». Вальдерзе, как свидетельствуют его дневниковые записи, доказывал, что Бисмарк сам не уйдет в отставку: он опасается разоблачений преемников и «слишком тесных связей с евреями, от которых ему не освободиться». Затем он «честно и откровенно выразил свое мнение о канцлере, нисколько не щадя его». Ганке и Виттих были поражены, но кайзер вовсе не удивился сообщению начальника штаба. Между кайзером и Вальдерзе возникло единственное разногласие. Вальдерзе настаивал на том, чтобы кайзер отправил Бисмарка в отставку. Вильгельм же хотел спровоцировать Бисмарка на то, чтобы подать в отставку72.
На следующий день в рейхсканцелярию приехал фон Ганке и передал требование кайзера отменить приказ 1852 года. Бисмарк отказался. 17 марта Август Эйленбург сообщил Фили: ответа от Бисмарка так и не поступило, поэтому утром фон Ганке снова поедет к нему уже с требованием явиться к кайзеру во дворец, имея на руках прошение об отставке73.
Во дворце ответа ждали. Фили Эйленбург, друг кайзера, вместе с ним томился в его кабинете, пока ближе к вечеру не появился к обеду «дядя Эрнст», герцог Кобургский. Бисмарк хранил молчание, и кайзер сказал: «Хватит, давайте слушать музыку». После трапезы Фили сел за пианино, играл и напевал баллады, а кайзер расположился рядом и перелистывал страницы нот. В салон заглянул дежурный адъютант, и кайзер на минуту вышел. Вернувшись, он подсел к Фили и шепнул ему на ухо: «Прости-прощай у нас»74. Здесь одно из двух: либо Эйленбург указал в своих воспоминаниях неверную дату, либо кайзер в докладе адъютанта увидел больше, чем в нем было на самом деле. Согласно другим источникам, 17 марта во дворец от Бисмарка ничего не поступало.
В тот же вечер в доме Бёттихера собрался весь кабинет и избрал его своим уполномоченным. Он должен был запросить у его величества аудиенцию, с тем чтобы, как записал Люциус в дневнике, «выразить наше сожаление по поводу отставки князя и предъявить наше коллективное прошение об отставке для того, чтобы предоставить его величеству полную свободу действий. О совещании вечером же стало известно из газеты «Кёльнер цайтунг». Все газеты провозгласили политическую смерть и одобрили отставку князя как правомерную. В отношении преемника нет никакой ясности. Съехались все генералы»75.
Единодушие, с каким пресса – и левая и правая – приветствовала уход Бисмарка, свидетельствовало: он действительно потерял политический вес, хотя сам этого не осознавал. 18 марта в доме на Вильгельмштрассе появился Герман фон Луканус (1831–1908), начальник гражданского кабинета кайзера, с одним-единственным вопросом: почему князь не ответил на требование императора? Луканус, которому Бисмарк и поручил деликатное руководство гражданским кабинетом, испытывал некоторую неловкость76. Бисмарк ответил: кайзер во власти уволить его в любой момент; для этого ему не требуется никакого прошения об отставке, а сам князь тоже не видит в нем никакой необходимости. Он намерен объяснить свою позицию в письменном виде, которая будет опубликована, и князь сел за стол готовить свое заявление. Тем временем прибыл генерал Лео фон Каприви, взял на себя канцлерство и уже работал в соседней комнате. Бисмарк описал свое негодование в главе «Моя отставка» третьего тома мемуаров: «Мое прежнее состояние равнодушия естественно должно было уступить чувству обиды… Это было выселением и притом без предварительного оповещения; все это, ввиду своего преклонного возраста и продолжительности своей службы, я не без основания расценивал как грубость. Еще и теперь я не могу оправиться от последствий этого торопливого выселения»77. Затем Бисмарк составил пространный меморандум об исключительной важности приказа от 8 сентября 1852 года, «определявшего роль министра-президента и служившего единственным обоснованием его полномочий, позволявших брать на себя тот уровень ответственности, который необходим для руководства коллективной политикой кабинета». Далее он заявлял, что не может исполнить повеление императора об отмене правительственного приказа и в то же время продолжать служить его величеству министром-президентом и рейхсканцлером. Завершал он меморандум такими словами:
...
«При моей привязанности к службе королевскому дому и вашему величеству и после того как я в течение многих лет сжился с положением, которое считал постоянным, мне очень больно расставаться с привычной сопричастностью к делам вашего величества и ко всей политике империи и Пруссии. Однако, добросовестно взвесив намерения вашего величества, осуществлять которые я, оставаясь на службе, был бы обязан, я не могу поступить иначе, как всеподданнейше просить ваше величество милостиво освободить меня от должности имперского канцлера, министра-президента и прусского министра иностранных дел с предоставлением законной пенсии [107] »78.
Так закончилась экстраординарная карьера Отто фон Бисмарка, с 22 сентября 1862 года и до 18 марта 1890-го, служившего государству для того, чтобы сделать его великим и сильным. В своей промемории он использовал витиеватый язык искушенного придворного и верноподданного монархии, которую лелеял и сорок лет использовал в своих целях, сохраняя за собой возможность действовать по своему усмотрению. Искусственная поза смиренности, которую он по необходимости принимал в письменных обращениях к сюзерену, теперь отражала его действительное положение. Ему напомнили: его роль слуги, каким бы великим и блистательным он ни был, не сценическая, а вполне реальная, и суверен может прогнать его, как только захочет это сделать. Он сам всегда отстаивал прерогативы сюзерена, позволявшие и ему наращивать свое могущество, и теперь император применил абсолютное государево право против него персонально. Подавляя парламентских оппонентов, измываясь над министрами и не желая проявлять элементарное чувство верности по отношению к другому человеку, он лишил себя союзников и поддержки, когда в ней возникла насущная потребность. За ним, собственно, не было ни кабинета, ни парламентского большинства. Он сам способствовал тому, чтобы и то и другое принадлежало суверену, и стал жертвой системы, которую взрастил и даровал своевольному молодому императору. 20 марта кайзер послал Бисмарку ответ, составленный в самых милостивых выражениях, отставка была принята и оглашена. Кайзер написал двадцатистраничное личное послание с объяснениями причин, заставивших его уволить канцлера. Основной мотив, не раз звучавший в оценках современников: «Дьявольская сила властолюбия завладела этим благородным и великим человеком»79. И так думал не только кайзер.
