– Здорово вас тут кормят, – восхитился отец. – У нас такого не было.
– Идею с маслом убили.
– С каким маслом?
– Раньше утром было двадцать грамм, а теперь утром пятнадцать и вечером пятнадцать. "Масло съели – день прошел" больше не катит.
– Когда я служил, масла не было. На третьем году службы ввели пять грамм маргарина по утрам.
– Значит, страна богатеет. И качество жизни военнослужащих срочной службы неустанно растет в соответствии и проводимой линией партии и правительства. О, машина кэпа приехала. Пойдем.
Идя по дорожке, мы видели, как командир части вошел в здание штаба полка. Поднявшись к его кабинету, отец постучал, и мы услышали:
– Подождите, пожалуйста, снаружи. У меня секретные документы.
Документы принес писарь строевой, поднявшийся к командиру части раньше нас и тут же вышедший в коридор.
– Крылов, что случилось?
– Во-первых, пришла телеграмма из прокуратуры. Два дебила из нашей части от скуки сперли гранаты и решили отправить домой посылку, чтобы круче оторваться на дембеле. А чтобы внутрь больше вошло, они запалы вкрутили. Как разгружают посылки – сам знаешь.
Один бросил, второй не поймал. В результате один убитый, второй тяжелораненый.
– А как узнали, что наши?
– В сопровождающих документах была найдена только одна бумага на посылку из вэчэ.
– Входите, – послышалось из-за двери.
– Добрый день. Разрешите? – отец, не дослушав наш разговор, вошел в кабинет кэпа.
– А еще что? – спросил я опять писаря.
– На учениях, дух прыгнул с БРДМ, подвернул ногу. Сказал, что дождика испугался и решил спрыгнуть с едущей бронетехники. Раненый на учениях – три бала полку.
Отец вышел из кабинета командира части быстрее, чем через минуту.
– Ты уволен. Сейчас отдадут документы, – он улыбался.
– Ты что ему сказал?
– Правду. Сказал, что был у министра и решил заехать узнать, когда тебя отпустят домой, что мать беспокоится.
– А кэп?
– Сказал "Всех забирай. И своего, и всех остальных нахрен забирай. А то они мне всю часть разнесут".
– Крылов…
– Я вниз, кэпу только позвоню.
Через пять минут я стоял на улице, держа проездные документы, деньги и военный билет в руках. Забрав свои вещи у Дорфмана и попрощавшись с друзьями в роте, мы пошли в сторону КПП.
– Па, мне в караулку зайти надо.
– На поезд опоздаем.
– Не страшно. Надо заглянуть. И сразу пойдем.
– А караул сдавать не надо?
– Кто останется – сдаст. Меня уже нет в этой части.
Я в парадной форме со значками на груди и в погонах с широкой лычкой старшего сержанта, выкрашенной золотой краской вошел последний раз в дверь караульного помещения.
– Красиво выглядишь, – начкар понимал, что произошло.
– Счастливо, Сережа. Будешь в Питере – звони.
– Тебя наконец-то уволили? – пожал мне руку Прохоров.
– И тебя. А еще, – я начал тыкать пальцами в солдат и сержантов.
– Твои, твои, твои документы подписанные лежат в строевой. Крылов там еще полчаса.
Побросав автоматы, солдаты кинулись к воротам.
– Куда? А караул сдавать? – крикнул начальник караула.
– Без нас сдадите, – ответил Прохоров, перемахивая через ворота.
Сил дожидаться, когда "фишка" откроет дверь, у него уже не было.
– У вас учения? – спросил отец, когда я вышел из ворот. – Пять человек только что выскочили, как ошпаренные. Один прямо через забор.
– Больше, чем учения, па. Дембель у ребят. Поехали, сейчас автобус придет.
Тепло распрощавшись на КПП с капитаном Самойловым, мы сели в автобус, и через час я, убрав фуражку, пиджак и погоны с рубашки, гулял по Ленинградскому вокзалу, нарочно проходя, подняв голову мимо военных патрулей. На мне не было погон, не было знаков различия, значит, для них я был лицом гражданским, к которому они не имели права подойти. Поменяв сопроводительный билет на плацкарт поезда, мы вышли на перрон и направились к вагонам.
– У меня двенадцатый вагон. А у тебя?
– Первый.
– Первый? СВ?
– По должности положено. Спокойно ночи. Утром увидимся. Не проспи.
Засмеявшись, я вошел в вагон поезда. Я не мог уснуть и смотрел в окно на убегающие дома, деревья, станции. Мое сердце ёкнуло, когда, стуча колесами, поезд Москва-Ленинград пробегал мимо железнодорожной станции Подсолнечная, где стояла воинская часть полка обеспечения высших офицерских, ордена Ленина и Октябрьской революции,
Краснознаменных курсов "Выстрел" имени дважды Героя Советского Союза маршала Шапошникова. Я покинул воинскую часть, еще не веря, что я уезжаю из армии, отдав свой священный долг Родине, в котором она абсолютно не нуждалась.
Проспать я не мог. Внутренний будильник, который устанавливали в течение всех последних семисот десяти дней, сработал в шесть утра лучше любой электронной техники. Под мерный стук колес меня хватило проваляться на деревянной койке еще минут десять, и к половине седьмого я, уже помывшись и застелив постель, сдавал белье проводнице.
– Домой, сынок?
– Домой. Домой. Все. Отстрелялся.
Переодевшись в полный комплект парадной униформы со всеми положенными по статусу регалиями, нацепив выгнутую фуражку с блестящей кокардой, я прошел через весь состав до первого вагона. В купе СВ отец рассказывал анекдот попутчице. Женщина разливалась смехом по всему вагону.
– Чаек будете? – проводница стояла в дверях наготове.
– Нам три, пожалуйста. Знакомьтесь, это мой сын.
Через полтора часа поезд остановился около пыльного перрона
Московского вокзала. Народ покинул вагоны и, не замечая ни солнца, ни неба, быстро заструился в сторону метро и таксомоторов. Патрули меня, идущего рядом с отцом, и несущего сумку гражданского вида в левой руке, даже не спрашивали документы. Минут через двадцать, проехав две станции на метро и пройдя по каналу Грибоедова мимо Дома
Книги, Спаса на Крови и вдоль здания Ленэнерго, мы поднялись в квартиру, окна которой выходили на Петропавловскую крепость. Когда я шел этим, сотни раз проходимым раньше маршрутом, я вспоминал время, которое провел тут два года назад. Почти ничего не изменилось. Вон в том доме живет Слонимский. А если пройти через вот ту проходную, то выйдешь к Мойке, где живет Боярский. Музей-квартира Пушкина вспоминались уже после известного артиста. Вот тут я целовался с
Катериной. А вон там Летний сад. Ну, сразу за Марсовом Полем. Я ждал возвращения в этот город. Город, который был моим со дня моего рождения. Я знал его парки, его дома, его улицы. Я был его частью. И вот сейчас я вернулся. Город продолжал жить своей жизнью. Может быть, не такой быстрой, как всегда жила и живет Москва, но своей внутренней культурой, архитектурой, памятниками, наследием. Я почувствовал, как вернулся к своим корням, к тому, от чего меня оторвали и к чему меня влекло. Я замечал все изменения, которые произошли за эти месяцы. Вот этот дом пошел на капремонт, а тут закончили наконец-то ремонтировать фасад, и он стал великолепен. Мы вышли на Миллионную. Самый центр. Не Невский, но что Невский по сравнению с улицей, где жили все приближенные царей? Как только закончилось длинное здание Ленэнерго, стал виден памятник Марсу перед Марсовым Полем, дворец Кшесинской, с балкона которого вещал
