Однако, Ира была там впервые, не могла сравнивать, и Розовая Дача ей понравилась. Она вела себя просто и оказалась девушкой умной, развитой и необидчивой. Несмотря на большую разницу в возрасте, с ней было интересно беседовать на любые темы. Она стала часто ездить со мною за город и бывать у меня дома. Моя маленькая комната с бедной обстановкой и отсутствие денег на развлечения не особенно тяготили ее. Ее семья тоже жила небогато и она привыкла к этому. Мы стали близкими друзьями и любовниками. Глядя на Иру — такую добрую, нежную, умную, я часто думал с досадой, что зря потратил весь свой запас любви на жену, которая была недостойна ее, а для Иры ничего не осталось.
«Любить лишь можно только раз!» — сказал Есенин.
И обидные, болезненные воспоминания снова и снова приходили ко мне.
В ушах слышался злой, визгливый голос жены:
— Делай что-нибудь! У нас опять нет денег! Нет денег не только на одежду, но даже на питание!
— Иди тоже работать, — будет больше денег, — отвечал я.
— Я не хочу работать, я хочу учиться.
— Учись, только мне неоткуда взять больше денег — я всю зарплату приношу тебе.
— Другие откуда-то берут!
— Другие воруют или мошенничают, подобно мужу твоей сестры, Нины!
— И ты — воруй! Не строй из себя какого-то особенного чистоплюя! Ты — не лучше других!
— Проклятая коммунистическая система! Если бы я жил в другой стране, мне не пришлось бы выслушивать такую чушь! В любой порядочной стране, уж если человек работает, то у него хватает денег на жизнь! Иначе, зачем же работать?
— Себя вини, а не систему! Надо уметь жить! Ты — слишком порядочный! Ох, как я ненавижу порядочных!
— Ну, как знаешь. Ищи себе непорядочного, а я измениться не могу.
— Но ты мне испортил всю жизнь, ты забрал мою молодость! Разве ради нищеты я выходила за тебя замуж? — она заплакала.
— Я не забирал твою молодость. Я женился на тебе, когда тебе уже было 24 года.
— Я, вот, сообщу куда следует о всех твоих антисоветских высказываниях! Всю жизнь тогда будешь помнить меня… в концлагере! — злобные рыдания сотрясли ее всю.
— Ну, меня посадят. А как же наша любовь?
— Это ты все говоришь о любви, а я — никогда. Любовь — глупости, пустяки!
— Ну, хорошо. Любовь — пустяки. А о сыне ты подумала?
— Сына я воспитаю без тебя. Зачем ему такой отец? Тебя он знать не будет, но возненавидит заочно!
— Если сообщишь, то помни: все порядочные люди навсегда отвернутся от тебя. Ты будешь, как прокаженная среди людей! Каждый будет остерегаться тебя, как заразы!
Жена со слезами бросилась вон из комнаты, выбежала на лестницу, где был телефон-автомат, и долго с кем-то говорила по телефону. Потом ушла жить к своей матери, вместе с нашим сыном.
Через несколько дней, когда я кончил работу и собирался уходить с завода, меня внезапно вызвали в партком. Когда я вошел в кабинет секретаря парткома, то там, на почетном месте, рядом с секретарем, сидела моя жена. Вокруг них, на стульях, расположились десять членов парткома завода, молча и враждебно смотревших на меня. Глаза у жены были сухие и светились торжеством и злорадством.
Секретарь парткома Петров указал мне на стул в дальнем углу, как подсудимому, и перекосив злобной гримасой свое и без того отвратительное лицо, начал:
— Товарищи коммунисты! Сегодня мы собрались, чтобы разобрать персональное дело коммуниста Ветохина. Это — из ряда вон выходящее дело! Оказывается, в наши ряды затесался враг! Даже родная жена не выдержала потока его злобной клеветы на советскую власть и, как подобает честной советской женщине-патриотке, пришла к нам и честно обо всем сообщила. Сейчас я зачитаю вам сперва ее заявление, а потом, заявление ее брата и соседа по квартире, которые свидетельствуют о том же самом, то есть, об антисоветском облике Ветохина.
Петров развернул большую бумагу и начал читать:
«В Партийный Комитет завода п/я 686 от гражданки Ветохиной, Татьяны Ивановны,
Заявление
Довожу до сведения Партийного Комитета завода, что мой муж, Ветохин Юрий Александрович, числящийся формально членом партии, на самом деле является врагом партии и Советской власти».
(Сердце у меня упало: немыслимое свершилось! Я бросил взгляд на жену. Улыбка торжества кривила ее губы. «Значит, — открытая война!» — подумал я, и стал мысленно искать средства к спасению. Объявить все клеветой, провести контратаку, когда дадут слово! Поразить всех фактами, убеждающими, что она — клеветница, иначе — арестуют прямо здесь!)
А секретарь продолжал читать донос, в котором шел длинный перечень моих антисоветских взглядов, высказываний и поступков:
…«Ветохин никогда не читает ни одной советской газеты и не слушает советское радио, утверждая, что они содержат одну только клевету. Всю информацию он черпает из сообщений вражеских радиостанций „Голос Америки“ и „Би-Би-Си“. В кругу своих знакомых Ветохин неоднократно заявлял, что голод в Ленинграде во время войны был якобы искусственно создан коммунистами, заинтересованными в умерщвлении многих ленинградцев по политическим причинам. Ветохин демобилизовался с флота по единственной причине: он не хотел защищать с оружием в руках советскую власть. Ветохин утверждает, что советский экономический и государственный строй не выдержали испытаний и никуда не годятся, с чем согласен и дядя Ветохина, Михаил Яковлевич Григорьев, являющийся также антисоветчиком…»
Доносы Ушакова и Тюфанова, брата и соседа жены, содержали почти те же слова и, по видимому, писались одним и тем же человеком.
Секретарь Петров кончил читать и обвел взглядом присутствующих. Послышались голоса:
— Надо сейчас же пригласить сюда представителя КГБ!
И только один голос, голос не старого еще инженера, с которым я часто встречался по работе, по фамилии Кузьмин, не содержал в себе звериной злобы. Кузьмин рассудительно сказал:
— Было бы слишком поспешно сразу приглашать представителя КГБ, не выслушав сперва Ветохина.
Петров нехотя предоставил мне слово. Я начал без всякого обращения, ибо сказать «товарищи коммунисты» я не мог:
— Здесь только что зачитано письмо, содержащее грандиозную клевету на меня. Я поражен этим. Но еще больше я поражен тем, как смела моя бывшая жена (бывшая — с этой минуты!) заодно оклеветать и Михаила Яковлевича Григорьева, назвав его «тоже антисоветчиком»! Этот человек всю войну был на фронте и за свою храбрость при защите Советского государства награжден многими орденами и медалями. К слову сказать, ни отец моей бывшей жены, ни хотя бы один из ее родственников на фронте не были и Родину с оружием в руках не защищали!
