Но сомнения, посеянные в моей душе еще до заточения, дали ростки.
Он постоянно подрывал мою веру в семью, а вместе с этим и важный фундамент моей и без того уже пошатнувшейся уверенности в себе. Моя вера в то, что семья стоит за моей спиной и делает все возможное для моего освобождения, медленно испарялась. Проходил день за днем, но никто не приходил, чтобы выпустить меня на волю.
* * *
Почему именно я стала жертвой этого похищения? Почему он выбрал и заточил именно меня? Эти вопросы мучили меня еще тогда, и продолжают занимать мои мысли до сих пор. Причина этого преступления была настолько непостижима, что я отчаянно искала ответ, надеясь, что похищение имело какой-то смысл, ясную логику, которые, возможно, до сих пор были скрыты от меня. Это должно быть чем-то большим, чем просто случайное нападение на меня. Мне даже сейчас больно от мысли, что я была лишена юности из-за случайного настроения или психического расстройства одного-единственного мужчины.
От самого же преступника я не получила ответа на этот вопрос, хотя без конца капала ему на мозги. Как-то раз он ответил: «Я увидел тебя на одной школьной фотографии и выбрал». Но и эти свои слова он сразу же взял назад. Позже он скажет: «Ты выскочила на меня, как бродячая кошка. А кошку можно взять к себе». Или: «Я тебя спас. Ты должна быть мне благодарна». Но в конце моего заточения он был самым откровенным: «Я всегда мечтал о рабыне». Но до этих слов должны были пройти годы.
Я так никогда и не узнала, почему он похитил именно меня. Потому что было проще выбрать меня жертвой? Приклопил вырос в том же районе Вены, что и я. В то время, когда отец во время своих рабочих туров таскал меня с собой по забегаловкам, Похититель был молодым человеком чуть за двадцать и вращался в той же среде, что и мы. В начальной школе я постоянно поражалась, сколько людей меня радостно приветствуют, помня по походам с моим отцом, который охотно демонстрировал меня в моих нарядных выглаженных платьицах. Может быть, он был одним из тех мужчин, которым я тогда запомнилась?
Вполне возможно, что могли быть и другие люди, обратившие на меня внимание. Правдой могла оказаться и история с порно-мафией. Тогда и в Австрии, и в Германии было полно таких группировок, которые не гнушались похищать детей для своих жестоких опытов. И обнаружение потайного помещения в доме Марка Дютру[12] в Бельгии, который постоянно похищал и насиловал девочек, как раз произошло два года назад. Как бы то ни было, я до сих пор не знаю, действовал ли Приклопил в одиночку или же совершил это преступление по заказу подельников, как он утверждал вначале. И сейчас я пытаюсь избавиться от этих мыслей: невыносимо думать, что настоящие виновники все еще гуляют на свободе. Но во время моего плена, несмотря на утверждения Приклопила, ничего не говорило о присутствии соучастников.
Я тогда составила для себя четкое представление, как должна выглядеть жертва похитителя: это была светловолосая маленькая девочка, тоненькая, почти прозрачная, которая, как ангел, невинно и беспомощно, скользила по жизни. Я представляла ее существом с шелковистыми волосами, к которым непременно хотелось прикоснуться. Чья красота так оглушала мужчин с больной психикой, что толкала их на преступление — только бы завладеть ею. Я же в отличие от нее не была блондинкой и чувствовала себя толстой и неуклюжей. А в утро моего похищения особенно. Я никак не подходила под свое собственное представление о внешности похищаемой девочки.
Сейчас я понимаю, насколько далека была от истины. Наоборот, чаще всего это незаметные дети с заниженной самооценкой, которых выискивают преступники для своих жестоких экспериментов. Когда речь идет о похищениях или сексуальном насилии, красота вовсе не является основным критерием. Различные исследования показывают, что большему риску стать жертвой преступления подвержены физически или психически неполноценные дети или дети из неблагополучных семей, где нет особенно близких привязанностей. Первыми в «списках» как раз стоят подобные мне, какой я была тем утром 2 марта — запуганной, излучающей страх, со следами недавних слез. Я неуверенно преодолевала дорогу в школу нерешительными и мелкими шагами. Может быть, он это заметил. Может, увидел, какой потерянной я себя чувствую, и спонтанно решил сделать меня своей жертвой.
Не найдя для себя объяснения, почему именно я стала жертвой, сидя в своем подвале, я начала искать вину в себе. Сцена ссоры с матерью накануне вечером крутилась передо мной бесконечной кинолентой. Меня приводила в ужас мысль, что похищение стало наказанием за то, что я была плохой дочерью. За то, что я ушла без единого слова примирения. В моей голове все смешалось. Я выискивала в своем прошлом каждую ошибку, допущенную мною когда-либо. Каждое несправедливое слово. Каждую ситуацию, когда я была невежливой, непослушной или строптивой. Теперь я знаю, что это очень распространенный механизм — когда жертва берет на себя вину за преступление, совершенное против нее. Но тогда это был вихрь, уносящий меня с собой, против которого я не могла устоять.
* * *
Мучительный свет, не дававший мне заснуть в первые ночи, уступил место абсолютной темноте. Когда Похититель вечером выкручивал лампочку и закрывал за собой дверь, я чувствовала себя отрезанной от всего мира: ослепшая, оглохшая от постоянного треска вентилятора, не способная ориентироваться в пространстве, а иногда даже ощущать саму себя. На языке психологов это называется «Sensory Deprivation»[13] — сенсорная депривация. Отсечение всех органов чувств. Но тогда я понимала, что от этого одиночества в кромешной тьме рискую потерять рассудок.
С тех пор, как Похититель стал оставлять меня одну с вечера до завтрака следующего дня, я находилась в состоянии некого парения в беспросветной невесомости и могла только лежать, уставившись в темноту. Временами я начинала кричать или барабанить в стены в отчаянной надежде, что меня все-таки кто-нибудь может услышать. Хотя я была предоставлена самой себе и оставалась наедине со своим страхом и одиночеством, я все же пыталась внушить себе мужество и отогнать панику с помощью «рациональных» средств. Это были слова, спасающие меня в то время. Как некоторые часами орудуют спицами, вывязывая ажурную кружевную салфетку, так я мысленно сплетала воедино слова и писала самой себе длинные письма или рассказы, которые уже никто и никогда не запечатлеет на бумаге.
В основу сюжетов моих историй легли мечты о будущем. Во всех мельчайших подробностях я представляла себе, какой будет жизнь после моего освобождения. Я стану лучше учиться по всем предметам в школе и преодолею свою неуверенность. Также я решила, что займусь спортом и похудею, чтобы принимать участие в играх вместе с другими детьми. Я мечтала, как, оказавшись на свободе, перейду в другую школу — ведь я уже ходила в четвертый класс начальной школы[14] — и как меня примут другие дети. Вызову ли я у них интерес только как жертва похищения? Примут ли они меня как равную себе? Но самыми яркими красками я рисовала встречу с родителями. Как они заключат меня в свои объятия, и как отец поднимет меня вверх и начнет кружить в воздухе. Как я вернусь в прекрасный мир раннего детства, а время ссор и унижений будет навсегда забыто.
