Ознакомительная версия.
При всей негативности Асиных оценок нужно сказать, что это, пожалуй, одно из самых первых и точных наблюдений постоянной, тайной и скрупулезной довлатовской работы. В книге своей она живописует возмутительные истории, с помощью которых Довлатов пытался «соорудить сюжет», «выбить» из своей «прекрасной дамы» хотя бы каплю обычных человеческих чувств — сочувствия, сострадания, не говоря уже о любви! Ася рассказывает, как ее заманили в пригород, где лежал якобы избитый Сергей, но бинты его оказались декорацией, а синяки — гримом.
История эта, если она хотя бы отчасти подлинная, рисует Довлатова весьма невыигрышно. Но при его темпераменте, амбициях и комплексах историю эту можно объяснить как отчаянную попытку внести что-то человеческое в их отношения. Действительно — вытащить из Аси доброе, а уж тем более сочувственное слово было невозможно никакими клещами. Ася придерживалась другой стилистики. Целый ворох блистательных насмешек — пожалуйста, но человеческое слово… ни за что!
Довлатов, конечно, тоже поэкспериментировал с ней, отрабатывая свои сюжеты, не всегда удачные, исследуя реакции на различные стрессы и непредвиденные ситуации.
Ася тоже была не железная, хотя старалась такой казаться, и жаловалась своей университетской подруге на то, что Довлатов ведет себя непредсказуемо, а порой и возмутительно — например, вдруг оставляет ее со своими весьма сомнительными собутыльниками где-то в тьмутаракани, а сам исчезает… или вдруг приходит на ночь глядя с красоткой, вроде бы иностранной переводчицей, и они чуть ли не собираются ложиться спать. Может быть, такой «встряской» он пытался-таки выбить из Аси эмоциональную реакцию и, чем черт не шутит, даже светлую женскую слезу? Не на такую напал!
Все, что они, как высокоинтеллектуальные люди, могли позволить себе — это выяснение стилистических тонкостей: «Скажи, пожалуйста, вот ты сказала вчера… объясни, пожалуйста — это следует понимать в смысле таком — или противоположном?» Ответ должен был изощрен и язвителен, и рассматривать, как минимум, две версии, и каждая потом разбивалась на три альтернативных… и все шесть виртуозно опровергались! И не дай бог — мелькнет что-то простое и грубое! Фи! Не семейная жизнь — а непрестанная «работа над текстом» — что, конечно, было чрезвычайно важно для обоих. Прямо-таки гимназия с литературным уклоном! Притом Ася явно считала себя первой ученицей, а Довлатова двоечником. Поглядим хотя бы, как выспренно она назвала одну из глав своих мемуаров: «Апокалипсическое пустынножительство»! Да — это была школа. Но не семья.
Кстати, именно в этой главе со столь трудным названием Ася как раз рассказывает об их ни с чем несравнимой попытке создать семью… хотя, конечно, и здесь не столько делится переживаниями (хотя, наверно, они были), сколько демонстрирует совершенства своего стиля — и облика:
«Сережа сделал две попытки на мне жениться…»
Дальше, увы, идут две страницы изысканных словесных упражнений с легкими стилистическими погрешностями, которые, увы, придется опустить (как упражнения, так и погрешности). Вот — суть. История их запоздалой (когда и смысла-то уже не было) женитьбы излагается Асей в крайне невыигрышной для Довлатова версии — да и для нее выигрышной не слишком. Характерная их особенность — и Сережи, и Аси, — ради красного словца не жалеть не только близких, но и себя. Ася согласна была даже себя выставить в невыигрышном свете, лишь бы еще глубже утопить соперника в интеллектуальном поединке.
Она рассказывает о серии каких то таинственных свиданий с друзьями Довлатова, которые требовали от нее выйти за Сергея замуж, угрожая его самоубийством или даже уходом в армию. Довлатов тоже был не железный, и может, надеялся хотя бы после женитьбы зажить по-человечески, с нормальными отношениями. Может быть, он в отчаянии думал, что Ася держится так независимо и дерзко лишь потому, что не оформлен их брак? Или это для изощренного Довлатова выглядело слишком просто, и он проводил очередной сюжетный эксперимент?
Совсем уже невероятным (но таков уж был накал их отношений) выглядит история с винтовкой, когда Довлатов закрыл Асю в комнате и произнес, видимо, заранее заготовленную и отточенную фразу: «Самоубийства от тебя не дождешься — но в эпизоде убийства ты незаменима», и выстрелил — правда, мимо.
Ася скрупулезно, мастерски и как бы с абсолютным профессиональным хладнокровием прослеживает расчетливое и циничное использование всех этих «безумств» Довлатова в дальнейшей его работе над «Филиалом» и даже «Зоной». Мысль ее прихотливо-изысканна, но понятна: все главное и ценное, что сделал Довлатов, зарождалось при ней, при ее участии и даже под ее «художественным руководством».
Но кроме литературного соперничества было, увы, и другое. Вспоминает близкая Асина подруга Лариса Кондратьева:
«Мне кажется, Сережа не был ее единственной любовью. Я наблюдала и хорошие ее отношения и к другим молодым людям. К Алику Римскому-Корсакову, например. Может быть, после долгой жизни с родителями в коммунальной квартире ей очень уж хотелось узнать что-то другое, из темного коридора выйти на свет. Возможно, красивым женщинам вообще присуще желание новых побед. Я не знаю, в чем было дело».
А я знаю. Кроме плеяды будущих гениев литературы, выглядевших тогда весьма обшарпанно и неказисто (вспомним хоть заикание Бродского, а заодно и вспыхивавший то и дело на его щеках мучительный румянец), были тогда в Ленинграде юноши, глядевшиеся гораздо более выигрышно. И речь идет не об успешных адвокатах и уж тем более «комиссионщиках» — Ася не ставила их в первый ряд. Фима Койсман, преуспевающий, богатый и дерзкий, робел перед Асей и был, в сущности, ее пажом.
Элитой общества тогда, несомненно, были физики. И главное — какие! Все блистательные медалисты, спортсмены и красавцы, не колеблясь, несли свои медали в Политех или, в крайнем случае, в ЛЭТИ — Ленинградский электротехнический институт. Университет тогда отнюдь не сулил успеха в жизни. В почете, как верно заметил поэт Слуцкий, были физики. И какая блистательная плеяда умников, красавцев, пижонов образовалась из лучших выпускников лучших вузов в лучшем научном институте города — Физтехе имени академика Иоффе. Печать успеха лежала на них — и в науке, и в спорте, и в светском обществе. Вспоминаю их, блиставших на научных семинарах знаниями и талантами, а в остальных местах — остроумием, элегантностью, непринужденностью. Альпинисты, гитаристы, ловеласы, эрудиты — Леха Романков, Гуля Березин, Радик Тихомиров. Помимо исключительной мужской красоты (даже во ВГИКе я таких не встречал) они уже светились успехом, признанием, высокими должностями и шикарной одеждой, купленной не преступным путем у коварных фарцовщиков, а в успешных международных командировках. При этом к советской власти они относились так же, как и большинство успешных людей, снисходительно-на-смешливо. Тут уж тщеславным девушкам, ясное дело, не приходилось долго думать, куда обращать свой взор.
Ознакомительная версия.
