Срок командировки подходил к концу. Командир БЧ-2 (артиллерист) капитан-лейтенант Федосов, тронув за плечо доктора, напомнил:
– Док! Не кажется ли тебе, что за свет и воду пора бы уж и рассчитаться. Прописка на флоте – святое дело.
– Согласен. Время, место и форма одежды?
– Время выделено. Место – каюта механика. Форма одежды – трусы. Традиции надо уважать.
Я, отсосав через резиновый шланг килограмм спирта из годового медицинского запаса, выслав впередсмотрящего, дабы быть упрежденным о появлении на пути любого из ревнителей флотской нравственности, называемого кратко “ухо” (флотск.), прибыл в каюту механика, где уже чинно сидели штурман, артиллерист (“рогатый”), минер (“румын”), механик (“маслопуп”), снабженец (“... всякое”). На столе дымилась картошка, стояли шпроты, сосиски в банках, языки говяжьи, колбасный фарш. Стояли стаканы и графин чистой воды. Томатный сок для изготовления “Кровавой Мэри”. Гулом одобрения встретили водрузившиеся на стол бутылки со спиртом. Под воспоминания: кто, где, когда и с кем, налили по первой. Слово взял механик (“дед” все-таки).
– Ты, док, несмотря на то, что карась, мужик ничего. Свой. Пришелся. Однако, при столь резко выраженном в тебе чувстве справедливости и собственного достоинства, рога тебе могут обломать. И обломают. Не надо... против ветра. Брызги полетят на тебя. Хочу дать дружеский совет: будь осторожен с инженерами человеческих душ. С факелом в заднице они дорогу тебе освещать не будут, а обжечь могут сильно. Научись молчать там, где по логике вещей, нужно сказать, и говорить то, чего не думаешь на самом деле. Это тяжело. Но... не пытайся гавкнуть там, где нужно лизнуть. Давай! За тебя!
Все дружно поддержали. Полстакана чистого, не разбавленного водой спирта, я выпил залпом, пытаясь показать, что давно уже стал своим в великом братстве моряков. Однако добился совершенно противоположного эффекта. Народ возмущенно и дружно возопил:
– Карась! Кто же так пьет на флоте? Разбавлять надо. Горло сожжешь.
– Каюсь, мужики.
– Отбить ему за это баночки!
– За то, что неправильно выпил или за то, что покаялся?
– Ха-ха-ха! Ну, док! Ну, карась!
Я держал ответное слово.
– Месяц на эсминце – это только месяц. Но, учитывая, что здесь служба должна засчитываться год за три, с вами вместе я прожил три месяца. Многое мне уже стало ясно, однако еще больше неясностей. Спасибо, мех, за советы. Извини, но от них несет плебейством, хотя и отдает мудростью. Я не смогу их принять, как бы мне того не хотелось. Мою задачу на флоте я вижу не в том, чтобы гавкать, а в том, чтоб здоровье людей по возможности дольше противостояло потогонной системе. Это не рисовка. Несмотря на все козни, с которыми мне пришлось столкнуться в период нашей работы, несмотря на ваше ворчание, я постарался сделать все от меня зависящее, чтобы ваш доктор имел все необходимое для работы в тропиках. Счастливого плавания!
– Эк, завернул, карась! Давай, док! Спасибо. Но баночки все же тебе отобьем.
Сначала говорили о женщинах. Потом, захмелев, переключились на службу. На флоте даже анекдот есть:
Посылает командир заместителя послушать, о чем говорят офицеры в каютах.
– О женщинах, – докладывает тот с возмущением.
– Хорошо.
Через полчаса опять посылает.
– О службе, – следует удовлетворенный доклад.
– Вот черти! И когда напиться успели?
Засиделись допоздна. Несколько раз добавили. Но в 8 часов на подъеме флага в строю стояли все.
Баночки мне все же отбили.
Через несколько дней штаб соединения проверял качество подготовки корабля к походу. В кратком докладе флагманских специалистов по результатам проверки спрессовались бессонные ночи, авралы, пот и кровь, одиночество жен, тоска по берегу, перенапряжение всех систем человеческого флотского организма. И никто не знал еще, что длительное плавание продлится 13 месяцев. Подобное могут выдержать только моряки. Я за качественную подготовку к плаванию получил первую свою на флоте благодарность адмирала.
Глава 9
КРЕЙСЕР “ДМИТРИЙ ПОЖАРСКИИ”
Крейсер “Дмитрий Пожарский” стоял у тридцать третьего причала г. Владивостока. Натруженно гудели мачты. Тело расслабленно принимало ласки вечно недовольной возлюбленной своей – морской воды бухты Золотой Рог. Устало смотрели жерла кормовых башен на людской муравейник, копошащийся на площади Борцов за власть Советов. Чувство снисходительного превосходства над ним заставляло периодически выпускать пар при взгляде на многоэтажную махину штаба флота, где сидели те, по чьему приказу крейсером пройдено столько тысяч миль. Атеросклеротические бляшки в трубках котлов, питьевой, пожарной и фановой систем заставляли старика тяжело вздыхать предохранительными клапанами, требуя (с каждым годом все больше) перевязок, пластырей и пломб. Изношенное сердце тяжело стучало поршнями, когда приходилось, повинуясь людям в форменных кителях, медленно прибавлять обороты тяжелых винтов. Однако стоило разозлить старика, и он, вспоминая молодость, яростно ощетинивался морем огня, грохотом своих тяжелых орудий, огрызался резкими хлопками малой зенитной артиллерии. А теперь он лениво подставлял бока под пенистые струи воды из брандспойтов, сладостно жмурился, ощущая ласковое почесывание щеток и швабр, принимая очередной сеанс массажа деревянным настилом верхней палубы.
Моряки, если они только хотели жить, вынуждены были ежедневно, ежечасно выполнять малейшие капризы своего любимца. Это только на первый взгляд кажется, что люди повелевают крейсером. Нет! Двадцать тысяч тонн металла высшего качества высасывают из людей все соки, наматывают на свои винты людские нервы, лопающиеся со звоном погибшей гитарной струны, впитывают в себя гений человеческой мысли, который их же и создал. Прикрывая броневыми листами жалкие человеческие организмы, крейсер думает лишь о том, чтобы сохранить их для своих личных целей, – для содержания в образцовой чистоте, исправности и немедленной готовности к действию (расписание по заведованиям) участков, органов и систем своего могучего тела.
С замиранием сердца ступил я на широкую сходню могучего красавца. Встретил меня стройный, подтянутый лейтенант, перепоясанный в талии сверкающим на солнце снаряжением (ремень и кобура), представился:
– Вахтенный офицер, старший лейтенант Листиков.
Мне почему-то вспомнилось флотское четверостишье:
Тщательно побрит, наглажен,
К жопе пистолет прилажен.
Не какой-нибудь там хер,
А дежурный офицер.
Погасив улыбку, я, в свою очередь, представился:
