В мае 1911 года Константин Константинович описал в дневнике свой разговор в Аничковом дворце с Вдовствующей Императрицей Марией Федоровной. Она «сокрушалась, что продолжают таинственно принимать какого-то юродивого мужика Гришу, который наказывает Императрице Александре Федоровне и Детям соблюдать тайну и не говорить, что видели его. Приучение Детей к такой секретности едва ли благодетельно. Столыпин как-то докладывал Государю, что этот Гриша — проходимец, но в ответ получил приказание не стеснять Гришу».
Здесь примечателен негативный настрой, характерный для умонастроения Императрицы Марии Федоровны. Слухи делали свое черное дело, и события обрисовывались совершенно в ином цвете. Столыпин действительно говорил с Государем о Распутине (об этом речь впереди), но «проходимцем» никогда не называл по той простой причине, что несколько лет назад Григорий молитвой облегчал страдания раненой дочери Столыпина.
Что касается «тайны», то Григорий Распутин членам Царской Семьи не «наказывал». Александру Федоровну вообще ни к чему нельзя было принудить. Именно Она, а не кто-то другой, просила Дочерей не рассказывать никому о Григории. Царица слишком хорошо знала придворный мир; тут любое слово сплошь и рядом переиначивали до неузнаваемости.
Слух о «приказе Распутина» распространяли некоторые недобросовестные придворные, в первую очередь фрейлина Двора (с 1905 года), а затем состоявшая при Великих Княжнах С.И. Тютчева. Сама она Распутина встретила лишь один раз в коридоре Александровского дворца, но и этого было достаточно, чтобы «воспылать» ненавистью к «грязному мужику». Она пыталась выведать подробности «общения» у княжон, но Те ей ничего не рассказали. Самолюбие амбиционной старой девы, считавшей себя полной хозяйкой в мире Царских Детей, было уязвлено смертельно.
Исповедовавшая «свободомыслие» внучка великого поэта Ф.И. Тютчева стала порочить не только Распутина, но и Александру Федоровну, которая якобы «неправильно воспитывает Детей». Когда мера терпения у Венценосцев иссякла, то в 1912 году ей показали на дверь. «Вылетев из Дворца», бывшая фрейлина неистово несколько лет инсинуировала, рассказывая о том, как «развратник Гришка» бывает «в спальнях» у княжон, «гладит» Их, лежащих уже в постели, и тому подобную злонамеренную ложь.
Сама она ничего этого не видела, но ее россказни многими принимались на веру: Тютчева ведь «очевидец»! Поверил им председатель Государственной Думы Родзянко, поверили и многие другие.
Приняла сплетни за правду и Великая княгиня Ксения. 25 января 1912 она занесла в дневник: «Говорили о Гермогене, Илиодоре, а главное, о Григории Распутине. Газетам запрещено писать о нем — а на днях в некоторых газетах снова появилось его имя, и эти номера были конфискованы. Все уже знают и говорят о нем, и ужас какие вещи про него рассказывают, т. е. про Алике и все, что делается в Царском. Юсуповы приехали к чаю — все тот же разговор — ив Аничковом вечером и за обедом рассказывала все слышанное. Чем все это кончится? Ужас!»
Царские родственники и знакомые чуть ли не целый день обсуждали «ужас» Царского Села! Что же такого страшного происходило в Царском? Чему ужасалась Великая княгиня? Ведь она знала, что Распутин помогал преодолевать приступы болезни у Цесаревича. Об этом ей рассказала сестра Ольга Александровна и лично наблюдавшая, и слышавшая объяснения Александры Федоровны.
Да и сама Ксения имела возможность регулярно бывать в Царском Доме, а Александру Федоровну она знала почти два десятка лет. Царица относилась к сестре Мужа с ровной симпатией и ни единожды не позволила выказываться критически на ее счет. А повод был вопиющий — Ксения Александровна завела себе возлюбленного, жившего месяцами в ее доме! И это на глазах прислуги, придворных, родственников, а главное — детей! Ксению эта связь совсем не шокировала. Мало того. Она была возмущена, что на их счет злословят. В дневнике 13 ноября 1911 года зафиксировала риторический вопрос: «Отчего же мы не можем иметь кого хотим?»
Дочь Царя (Александра III) и сестра Царя (Николая II) была убеждена, что не совершает ничего предосудительного, прогуливаясь в крымском имении Ай-Тодор в пеньюаре (!!!) со «своим другом» мистером Фэном [11 — В своем дневнике Ксения Александровна шифровала его латинской буквой F.]. А вот Царица «фраппирует [12 — От французского «frapper» — поражать, потрясать.] общество», ведя духовные беседы с крестьянином-христианином. Это — «скандал», это — «эпатаж», это — «ужас»! Она ведь — Царица! Но если Ксения признавала исключительное положение Александры Федоровны, то она должна была бы испытывать к Ней и особое отношение. Куда там!
Великая княгиня принимала живое участие в обсуждении и еще одной занятной светской темы: «живет» или «не живет» Александра Федоровна с «этим Гришкой».
Господи! Княгиня ведь рядом с Ней находилась, лично десятилетия знала Ее морально бескомпромиссную натуру, но судила о своей Золовке на уровне какого-нибудь Керенского.
Фактически Ксения допускала, что и ее Брат, уж Он-το с младенчества ей хорошо известен, что и Он способен общаться с каким-то «грязным» человеком, да и вообще позволять нечто предосудительное в Своем Доме!
Миропредставления Великой княгини — диагноз тяжелой, неизлечимой болезни высшего общества, предвосхищавшего его неминуемую гибель. Там, где господствует двойной стандарт, там отсутствуют всякие принципы. А это — нравственный распад, что такие люди, как Ксения Александровна, наглядно и являли.
Но если бы только Великая княгиня пала жертвой инсинуаций! Увы! Подобных персонажей в высшем обществе России было более чем достаточно, и их становилось, что называется, час от часу все больше и больше.
Распутинская тема постепенно выходит далеко за рамки сплетен о семейном времяпрепровождении Царской Семьи и все больше и больше приобретает политический характер. Именно в этот период враги монархической системы вообще и личные недоброжелатели Николая II в частности начали публично, как страшилкой, размахивать этим именем. Как справедливо заметил лейб-медик Е.С. Боткин, «если бы не было Распутина, то противники Царской Семьи и подготовители революции создали бы его своими разговорами из Вырубовой, не будь Вырубовой, из меня, из кого хочешь».
Настроение умов «просвещенной публики» было готово к восприятию любой антицарской клеветы, принятию самых невероятных суждений о Царе и Его близких. Как уже говорилось, истинное положение вещей, реальные факты и события мало кого интересовали. В тон общественных представлений попадало лишь то, что соответствовало двухмерной системе политических координат: все, что связано с властью, есть зло, все это — «темнота» и «разложение».
