Леонид Леонов - Унтиловск

Но Илья только пучил глаза на Хвака, потешавшегося ото всей собачьей души; он пучил их, точно собирался вылезти через них наружу...

- Кусай, кусай, Хвак! Кусай хитрого дядю за ноги! - прокричал я, топая ногами от удовольствия.

- Хвак, Хвак!.. - надрывался Буслов. - Ведь у тебя даже и зубов нету!

- Пыпаш... а ты его ногой. Полосни его, пыпаш, ногой! - шипела старшая Агния, наливаясь как бы лиловой жидкостью; младшая же стояла с опущенной головой, и руки ее заметно дрожали.

- Хорошо же, - сказал Ларион, едва надоело Хваку стращать Пресловутого. - Я не желаю родниться с таким... Я ухожу. Кто проводит меня? - И глядел на Буслова, косясь вместе с тем и на Илью.

Но Илья созерцательно уставился в собственное отражение в самоваре.

- Нынче склизко. Я упаду и прошибу себе голову, - вторично намекнул Ларион, держась уже за скобку двери.

- Нет, сегодня снежку подвалило, - и, отведя занавеску, показал на падавший в темноте снег. - Идти будет мягко.

- Дочки проводят, - сказала Радофиникина с набитым ртом.

И опять Илья был молчаливей Лотовой жены, а Ларионовы дочки уже пробирались к дверям.

- Ну, прощайте, надсмешники! - с уничтожающей мягкостью бросил Пресловутый, и враз не стало ни его, ни его приплода.

Илья сорвался с места и полетел в прихожую, едва хлопнула дверь. Выйдя тотчас же вслед за ним, я нашел его как бы в раздумье.

- Все кончено, Паша! - торжественно объявил он мне. - Так отлично началось и так смешно кончилось. Я ведь подавлен, расстроен до мозга костей... - отчаянно вырывалось у него.

- Любовь, милый, любовь. Любовь, миленький, что бес. Она горами двигает! - вспомнилось мне как будто из Священного Писания.

- Какая любовь? Ты с ума сошел! - вздрогнул Илья и дико посмотрел на меня.

Мы сидели за столом в подавленном безмолвии, и Иона, имея вообще немало глупых привычек, раздумчиво ковырял пальцем в носу, причем даже как-то странно изгибался для удобства. Скука продолжалась, а самовар сипел, отходя.

- Бросьте ковырять, батюшка, - впервые заговорил редкозубовский приятель и жарко покраснел. Подбодренный моим взглядом, он продолжил: Ежели все ковырять станут, так что же из этого может получиться!

Смеху, впрочем, не воспоследовало, а стояло прежнее, то есть потрескиванье лампового фитиля да пенье самовара. Последнее, очевидно, и надоумило Виктора Григорьича.

- Сыграй, Илья! - попросил он просто.

Илья, посидев еще с минутку, вдруг щелкнул себя по коленке с видом, свидетельствовавшим о всяческом отречении от прошлого, снял со стены гитару. Одновременно в руках у редкозубовского приятеля различил я предмет, оказавшийся потом губной гармоникой. Илья подстроил два баска и тут смутился.

- Этово... - сказал он, впервые улыбаясь после Ларионова ухода. - С Аполлосом-то я не познакомил вас, эх! - Он кивнул на человека, прилаживавшего к губам губную гармонику. - Его звать Аполлос Осипыч, он на губной играет. Но вы не смотрите, что она маленькая...

- ...в ней у меня тыща семьсот один звук сидит! - докончил за Илью этот самый Аполлос, улыбаясь.

Публикация Наталии Леоновой