27
В выписке из судового журнала в этот день отмечено: «Испытывали и кое-что переделывали у прибора для измерения пройденных расстояний (у Конрада — ходомера), прибор сделан из механического лага и прикрепляется к нартам, идя по снегу крылаткой».
В выписке из судового журнала за 4 (17) апреля есть запись, сделанная Брусиловым: «Составлен и подписан всеми уходящими 14-ю человеками расчет их на 1-е июля 1914 года. Снята и засвидетельствована мною, штурманом Альбановым и матросом Шпаковским копия с судовой роли, полученной мною в г. Александровске 28 августа 1912 года».
Последняя запись в выписке из судового журнала: «Уходящие 14 человек везут 7 каяков, на стольких же нартах. В каяках сложены: провизия, палатка, малицы, прибор для варки с противнями, гарпуны, топоры, пила и несколько необходимых инструментов, 20 ф. тюленьего топленого сала и 14 ф. бензина для варки пищи, и 9 ф. краски на олифе для проолифивания каяков. Кроме того, берут 2 компаса (1 спиртовой), секстан, хронометр, бинокль, 7 ружей — 5 винтовок (из них 2 6-ти зарядные магазинные). Провизия состоит из следующего: сухарей 30 пудов, гороху молотого 1 пуд, сухого мяса для бульона 20 ф., мяса консервного 1 п. 9 ф., крупы манной 10 ф., зелени сухой 10 ф., луку сушеного 20 ф., соли 1 п., перцу 2 ф., чаю 10 ф., сахару 14 ф., молока 27 ф., масла 5 ф., шоколаду 5 ф., горчицы 3 ф., сушеных фрукт 5 ф. и спичек. В общем на каждый каяк груза приходится приблизительно 7 п. 20 ф., вес нарт и каяка около 2,5-3 пуд».
В книге «На юг, к Земле Франца-Иосифа!» В. И. Альбанов, рассказывая о дне 14 апреля, писал: «…за эти четыре дня нас отнесло на север на 20 миль. …такая подвижка к северу на 35 верст в то время, как мы своим собственным ходом подвинулись на юг только на 5 верст, мне не нравилась. Я беспокоился, сможем ли мы достаточно быстро двигаться на юг, чтобы пересилить невольный дрейф на север».
В книге В. И. Альбанова этот факт также нашел отражение: «В конце апреля почти у всех нас стали болеть глаза. На „Св. Анне" только некоторые из нас страдали этой болезнью, и обыкновенно она скоро проходила после того, как больной посидел несколько дней в помещении. Настоящих предохранительных снеговых очков у нас не было. Еще на судне машинист Фрейберг сделал нам всем по паре очков, но нельзя сказать, чтобы эти очки достигали своего назначения. Стекла для них делали из темных четырехгранных бутылок от „джина". Одев такие очки, мы ничего не видели впереди, поминутно спотыкались в ропаках, перевертывали нарты, падали сами, но глаза по-прежнему болели невозможно, и слезы текли горячими струями. В передних нартах обыкновенно шли счастливцы, „зрячие", а „слепцы" тянулись по следам с закрытыми глазами, только по временам посматривая сквозь ресницы на дорогу. Но бывали дни, когда глаза болели у всех и болели нестерпимо, тогда уж приходилось целый день сидеть в палатке, ожидая, когда отдохнут глаза от этого нестерпимого, сильного света. Глаза болели не только при ясной солнечной погоде. Часто небо было покрыто облаками, солнца не было видно, даже горизонт был закрыт какой-то мглой, но глаза болели не меньше. Если утихала самая резь в глазах, то в них оставалась еще какая-то муть, и все предметы мы видели как бы в тумане».
Вот что писал Альбанов о желудочных расстройствах у своих спутников: «Первое время мои спутники сильно злоупотребляли тюленьим салом, нарезая его мелкими кусочками и сильно прожаривая. Получалось то, что называется „шкварками". Если бы они ели эти „шкварки" с сухарями, то много, конечно бы, не съели, так как скоро насытились бы. Но сухари мы берегли и „шкварки" ели без сухарей, с одной солью. Для непривычного желудка такое лакомство действует как сильное слабительное. Но желудок ко всему приспосабливается, и в конце концов и „шкварки" не оказывали особенного действия на наши желудки».
Согласно Альбанову, на поиски Баева отправились сам Альбанов, Конрад, Шпаковский и Регальд.
В этот день Альбанов записал в дневнике: «Опять не хватило топлива, опять забота, чем напитать людей! Как это тяжело, как это надоело мне! Хуже всего то, что эта забота никого из моих спутников как бы не касается. Удивительные люди — ни предприимчивости, ни сообразительности у них не заметно. Как будто им совершенно все равно, дойдем ли мы до земли, или не дойдем. Тяжело в такой компании оказаться в критическом положении. Иногда невольно становится страшно за будущее». События, произошедшие 15 (28) мая Альбанов описывает в дневнике 16 мая: «…вчера едва не потонули три человека. Если доберемся до берега, то пусть эти люди помнят день 15 мая, день своего избавления от смерти, и ежегодно чтят его. Но если спаслись люди, то все же утопили дробовку-двустволку и нашу кормилицу-кухню».
Интересна реакция Альбанова на эти события, отмеченная в записи за 17 мая: «Эх, только бы привел мне Бог благополучно добраться до берега с этими ротозеями!».
Конрад не указывает, что имелся еще четвертый каяк, поднимавший также еще трех человек.
Согласно записи в дневнике Альбанова за 20 мая, на разведку дороги ходили сам штурман и Шпаковский.
До этого каждый каяк перевозили пять-шесть человек, поэтому, переместив на некоторое расстояние всего два каяка, путешественники вынуждены были возвращаться за остальными.
В дневнике Альбанова запись о том, что Луняев болен цингой, сделана 21 мая (3 июня), а 22 мая штурман написал: «„Цинготных" теперь у меня двое: Губанов тоже заболел, десны у него кровоточат и припухли. Все лечение мое ограничивается тем, что посылаю их на лыжах искать дорогу, на разведку, даю на сон облатку хины, а Луняеву, кроме того, к чаю выдаю сушеной вишни или черники».
В этот день Альбанов записал в дневнике: «Положение наше, конечно, не особенно завидное, это я сознаю давно и сам. Поэтому я не особенно удивился, когда сегодня вечером сначала Конрад, а потом и еще 4 человека выразили желание, бросив нарты и каяки, идти на лыжах вперед. Хотя бросать каяки я считаю опасным или, во всяком случае, преждевременным, но, тем не менее, противиться желанию „лыжников" я не мог. Как я мог гарантировать им успех при моем способе движения, как мог я навязывать им тащить всю поклажу, наши нарты и каяки, которые я считал необходимыми для нас, но „лыжники" считали лишь обузой? Я только постарался разъяснить им, что они могут очутиться в очень рискованном положении, бросивши в океане, хотя бы и покрытом льдом, наши каяки, на которых так хорошо плыть, в чем мы уже имели случай убедиться, и которые в конце концов не так уж тяжелы. Как они будут жить, если даже и доберутся до земли, без теплого платья, без топора, посуды и массы других вещей, которые сейчас лежат в каяке и представляют, правда, некоторый груз, но которые так нужны будут на первой же земле, где им вздумается пожить и отдохнуть. „Лыжники" приумолкли, но я вижу, что не убедил их».
