— Если штрихами, то помимо попыток отстоять право на жизнь разных форм собственности серьезная полемика шла вокруг крена нашей промышленности в сторону оборонки. Конечно, отчасти это диктовалось международной обстановкой. Но превалирование производства средств производства (группы «А») над группой «Б» (производством предметов потребления) вообще приобрело гипертрофированные формы. Это плачевно сказывалось на уровне жизни населения. Мы энергично отстаивали необходимость развивать гражданские отрасли, поднимать легкую промышленность, сельское хозяйство. Вроде бы простая, здравая мысль, но противников ее было не счесть.
Во внешней политике активно ставился вопрос о том, что следует прекратить добиваться взаимного сдерживания за счет подъема потолка вооружений. Мы ратовали за сдерживание на более низком уровне, что позволило бы стране экономить гигантские средства.
— Кто в основном являлся вашими оппонентами?
— Отдел науки ЦК, отдел пропаганды. В международных отделах народ подобрался значительно более продвинутый. В окружении Андропова, Пономарева хватало единомышленников… Да, много идей пробивали, которые стали воплощаться при перестройке. Потихоньку подбирались и к демократизации партии. Однако так и не сумели сделать, чтобы она восторжествовала. Злободневная тема, но — небезопасная… Недаром Горбачев с ней тянул. А уж раньше: шаг вправо, шаг влево, и ты — ревизионист, рискуешь лишиться партбилета. Мой-то до сих пор в сейфе лежит рядом с учетной карточкой. Когда Ельцин объявил КПСС вне закона, толпы стали сдавать свои партбилеты. А я не считал нужным демонстративно выходить из партии, хотя к тому времени точно знал, в чем она не права.
— У большинства соотечественников с перестройкой были связаны огромные ожидания. Но если часть сограждан не стала напрягаться из-за того, что перегороженная река потекла по другому руслу, вам (цитируем), «видя, как много мы упустили, обидно». Это объяснимо: вы активный участник процесса; вдобавок — убежденный государственник, и никакая обустроенная личная ниша не примирит с бардаком в стране. Тогда отчего столь упорно отказывались от предложения стать премьером, от реального шанса навести в России порядок?
— У меня была интересная и важная работа, которая мне бесконечно нравилась. Вы знаете, я не хотел уходить из разведки, но, очутившись в МИДе, почувствовал: новая деятельность сильно увлекла. Министр иностранных дел занимает особую позицию в правительстве, имеет прямой выход на президента и, само собой, на премьера. Если бы я по кирпичику выстраивал свою карьеру, планировал последовательно подниматься выше и выше, то пост главы кабинета показался бы заманчивым. Но я никогда так не рассуждал. Судьба сама за меня все решала. Хотя, возможно, то, что не я ее «вел», а она меня, кому-то может показаться не слишком победительным.
В любом случае место в МИДе, говоря бытовым языком, было насиженным. Ни с того ни с сего срываться ради чего-то непонятного и неизвестного? Зачем? Я никогда не боялся ответственности, просто идея «замкнуть на себя» наведение порядка в стране и предложение президента стать премьер-министром не сразу совпали в моей голове.
— Вы не опасались, что при Ельцине расчистка завалов — занятие бесперспективное?
— Я отдавал себе отчет в том, что в стране все лежит. Но, согласившись возглавить правительство, поздно было пугаться. Надо было начинать действовать, выправлять ситуацию.
— Хозяйство, доставшееся вам от Сергея Кириенко, состояло из оглушительных долгов. Одно слово: дефолт! К этому шло давно. Но в отличие от вас, четырежды отказывавшегося от премьерской должности, Кириенко несколькими месяцами раньше с ходу согласился. На что рассчитывал, зная ужасающее состояние дел, не самый опытный человек в Белом доме?
— Как я могу за него говорить? Но Кириенко — парень с головой и амбициозен в хорошем смысле слова.
— Перефразируя реплику Путина, некогда адресованную Чубайсу, он что, «самый умный или самый циничный»?
— Мы с вами рассуждали о цинизме во власти. По-моему, Кириенко не тот случай. Если его выдвигали, предлагали еще одну ступень для возвышения, почему бы ему отнекиваться? Слишком заманчивое предложение, чтобы им бросаться…
— Александр Шохин отказался стать вице-премьером в вашем правительстве — в его изложении — из-за того, что вы назначили министром финансов Михаила Задорнова, «прошедшего через дефолт и обязанного разделить с Кириенко моральную ответственность». Принимая во внимание вашу кадровую аккуратность, и правда — не самый логичный выбор?
— Ведь дело обстояло не так. Слова Александра Николаевича по поводу Задорнова я расценил как предлог. Шохин сказал, что хочет быть моим первым замом. Я согласился: «Хорошо. Будете отвечать за социальные вопросы. Через них заниматься экономикой». Но Александр Николаевич хотел быть одновременно министром финансов, «шерпой» и вести переговоры с МВФ. Я возразил. Тогда Шохин заявил, что уходит, в качестве мотива назвав назначение Задорнова, с которым в одном правительстве работать не может. Сейчас у меня с Шохиным отличные отношения.
Я-то сначала предложил стать министром финансов Александру Жукову. Он отказался, крепко расположив меня этим к себе. Причины назвал две. Во-первых, предположил, что будет более полезен в Думе, где возглавлял комитет по бюджету и налогам. А во-вторых, объяснил, что дружит с Задорновым и не хочет переходить ему дорогу.
— Неужели вас не останавливала причастность Задорнова к дефолту?
— Я знал, что Михаил. Михайлович был в составе тех четырех человек, которые зашли к Ельцину и уговорили его согласиться на дефолт. Но не Задорнов являлся зачинщиком этого дела, и не он своей финансовой политикой привел страну к катастрофе. Плюс к этому я не мог сбрасывать со счетов, что министр финансов в правительстве Кириенко отличный профессионал. Пригласив его в новое правительство, я не ошибся. Задорнов подтвердил не только свой высокий профессионализм, но и безупречную честность. К слову, он мне сообщил, что МВФ заранее знал о готовящемся дефолте. Я был крайне удивлен.
— Верно, что, остановив выбор на вас — не родной ему фигуре, Ельцин сумрачно отошел от дел, погрузился в тягучую зимнюю спячку, опустошенный обрушившимися невзгодами, болезнью, дефолтом?
— Не наблюдал, чтобы Борис Николаевич так-таки впал в депрессию. Он выбирал, выбирал и выбрал в моем лице, как ему казалось, меньшее зло. Нашел на тот момент свой модус вивенди… Ельцин понимал, что Дума в третий раз отвергнет Черномырдина, а распускать ее не хотел. Кто-то подсказал президенту мою кандидатуру, и он, очевидно, решил, что это неплохо. За несколько дней до моего ухода из МИДа неожиданно задержал в своем кабинете меня и Степашина: «Давайте выпьем втроем. Поклянитесь, что будете мне преданны». Какие тяжелые мысли крутились в его смятенном мозгу? Все более одинокий, разве он с кем-то делился?
— Сколько месяцев из восьми президент вам не мешал?
— Я по месяцам не подсчитывал, но Ельцин довольно долго не ставил мне палки в колеса. Предложил стать своим преемником. Это как — прощупывание, проверка? Я и сейчас не знаю. Но мне кажется, Борис Николаевич был искренен и не испытывал меня на вшивость. Это он себя изображает глубокомысленным стратегом. И те, кто писал его мемуары, пытаются показать, что президент все продумывал заранее: мол, Примаков поработает, его ненадолго сменит Степашин и далее, согласно плану, появится реальный преемник. В действительности Ельцин многое решал спонтанно, экспромтом.
На первых порах, даже сознавая: у нас разные «группы крови», Борис Николаевич надеялся, что они совместимы, и, как прежде — в разведке и МИДе, мне не мешал. Взять историю со звонком президента Франции. Уже вовсю шли бомбардировки Югославии, и Жак Ширак, предварительно обсудив положение с Биллом Клинтоном, по телефону предложил мне встретиться с Милошевичем: «Слетайте в Белград, лично поговорите с ним. Только вы сумеете убедить Слободана сделать какой-то шаг навстречу. У меня есть основания считать, что после этого бомбежки прекратятся».
