В сентябре 1891 года Андреев жалуется дневнику на чрезвычайное физическое и моральное истощение: «… с Зинаидой или ругаюсь, очень редко, впрочем, или целуюсь, что еще хуже: с самого августа ни один вечер не проходил у нас без „акта любви“, и этот акт повторялся раз до трех-четырех. Вскоре провожание домой (да надобно заметить — я раза два или три ночевал у нее и тогда уж, конечно, почти всю ночь не спал) заменилось тем, что Зинаида стала оставаться ночевать у нас, и я тогда опять-таки не спал все ночи»[48]. Трудно сказать, кем была инициирована такая интенсивность сексуальной жизни, но совершенно очевидно, что для «герцога», на плечах у которого находилась большая семья, который давал уроки и все еще учился в гимназии, — это было слишком: «…нервная система моя пришла в окончательное расстройство: я говорил, почти не сознавая, что говорю, делал все, ходил — как пружинный автомат».
Подобный жизненный режим, приводивший Леонида к приступам «эпизодического отчаяния и слез», вполне мог бы спровоцировать разрыв со страстной, своевольной и ни в чем не знающей меры девушкой, но… В том же сентябре 1891 года уже окончившая гимназию Сибилева уезжает учиться в Петербург, и неожиданно для себя самого Андреев погружается в любовное отчаяние, часто и много пишет своей возлюбленной, думает, фантазирует о ней, доверяя мысли и чувства письмам к ней и дневнику. Он дает ей шутливый обет верности: «я вознамерился пресечь себе все пути к измене, буде меня к ней потянет, и с этой целью… совершенно остригся и обрился». Он воображает ее в объятиях другого: «И как представилось мне при этом, что… у другого лежишь ты на плече и что между нами нет ничего уже общего… прямо как будто сердце кольнуло»[49]. Читая эти умильные строки, как-то не веришь, что их написала та же рука, что через каких-нибудь 15 лет выведет: «Это происходило в конце зимы, когда среди снежных бурь и тусклых морозных дней недалекая весна посылала, как предтечу, ясный, теплый солнечный день или даже один только час…» И тем не менее как только весна окончательно вступила в свои права и Леонид с грехом пополам окончил гимназию — на экзамене по древним языкам ему подсказывал сам учитель, правда, «отлично» ему поставили по русской словесности и — несмотря на случающиеся уже «пьяные дебоши» — по поведению, он принял окончательное решение относительно своей дальнейшей судьбы. Мысль поступать на юридический факультет сформировалась давно, и как свидетельствовал сам герой, не слишком-то осознанно: быть врачом ему не хотелось, учителем — «боже упаси», в «специальные» — инженеры, экономисты, путейцы не пускало незнание математики, оставалось одно — быть юристом. Однако вопрос, какой университет выбрать — оставался открытым вплоть до получения аттестата: «Зинаида тянет меня в Петербург, а мать желает отправить меня в Москву и грозится проклясть меня и не дать ни копейки денег, если я поеду в этот отвратительный Петербург»[50]. Однако влияние Зинаиды оказалось более могущественным, и под напором любимца Ленуши постепенно сдала позиции мягкая и добросердечная Анастасия. Интересно, что в семье даже не рассматривали иных вариантов, давно и как-то само собой у них было решено дать университетское образование всем братьям Андреевым. Старший сын был первой ласточкой, летом 1891 года он покинул Орел, Анастасия же оставалась — со своим многочисленным семейством, своими комнатами и флигелечками — единственным источником «пропитания» для огромного семейства. Пушкарные улицы Мещанской слободы провожали Леонида Андреева в другую жизнь: на время он отрывался от семьи, навсегда — от провинциальных пахучих садов, от пыльных заборов, из-за которых в праздники выглядывали мычащие рожи пьяных мастеровых. В холодном столичном городе его ожидали неизвестность и Зинаида.
Глава третья
1891–1897: ГОЛОДНЫЙ СТУДЕНТ
Большой город. Зинаида Сибилева — опыт ревности, разочарований, измен. Бездна саморазрушения.
Петербург и Москва. «Дни нашей жизни», «Gaudeamus»: студенческий круг. Пьянство: бесшабашное и горькое.
Андреев vs великий князь Сергей Александрович.
Надежда Антонова: опыт новой любви — бессмысленной и безнадежной. Позднейшее переосмысление: рассказ «Мысль».
Андреев и его двойники. Был ли Андреев безумен?
«Это был огромный город, в котором жили они…» Прибыв на Николаевский вокзал, Андреев сразу оказался если не в сердце, то где-то в районе солнечного сплетения этого мощного, своеобразного, весьма холодного, европейского с виду города. Мы не знаем подробностей его первого путешествия по Невскому проспекту — мимо Аничкова дворца, мимо Гостиного Двора, Михайловского и Зимнего дворцов, и далее — по Николаевскому мосту на Васильевский остров, где в пансионе Веры Гедройц ждала его Зинаида. Похоже, на этом пути наш герой был озабочен отнюдь не видами города, сетуя в письмах на родину: «Господи, вот несчастье-то… <…> Приходится скрючившись ехать на извозчике, вокруг тебя и под тобой чемоданы, а в руках — в одной жестянка с керосином, в другой лампа»[51]. Из дальнейшего станет ясно, что Андреев так и не испытал гоголевского трепета перед этим единственным в своем роде городом, его улицы, холодная река, серые дома, мрачные люди и даже Невский проспект не станут действующими лицами его произведений. И в будущем, увы, Андреев-писатель не прибавит ярких страниц к той книге, которую один филолог впоследствии назовет «петербургский текст». Город, возникающий в ранней прозе Андреева, конечно же мало походит на «стройный и строгий» Санкт-Петербург, это скорее обобщенный экспрессионистский образ города — холодного, изломанного, страшного.
В повести «Сашка Жегулев» названный по имени Петербург — лишь «большой, торопливый и развращенный город», из которого — чтобы вернее сохранить детей — бежит овдовевшая мать Сашки. И, обретя временный покой в маленьком провинциальном городе Н., где дома тонут в тяжелой, пахучей зелени, и мать и дети с иронией вспоминают чахлые «липы в петербургском Летнем саду». Девушка Вера из «Молчания» — против воли отца-священника поехала в Петербург, а вернувшись в родной маленький город, «бросилась под поезд, и поезд пополам перерезал ее». Отец Веры ненавидит этот непонятный город, он видится ему как что-то «большое, гранитное, страшное, полное неведомых опасностей и чуждых, равнодушных людей». В основе этого рассказа лежит реальный факт из жизни орловского священника церкви Архангела Михаила, звон колоколов которой слышал Леонид каждый день в детстве и юности.
В рассказе Андреева «Город», где в неназванном обобщенном городе угадывается-таки Петербург, — он панически ужасен для «маленького человека» — чиновника коммерческого банка по фамилии Петров. К этому городу невозможно привыкнуть, и робкому, рожденному и выросшему в провинции человечку постоянно чудится, «что он задыхается и слепнет», ему хочется «бежать, чтобы вырваться из каменных объятий», ему «страшно подумать, что, как бы скоро ни бежал, его будут провожать по сторонам все дома, и он успеет задохнуться, прежде чем выбежать за город». Весьма вероятно, что в рассказе «Город» отчасти переданы первые ощущения Леонида Андреева от Петербурга: «Город был громаден и многолюден, и было в этом многолюдий и громадности что-то упорное, непобедимое и равнодушно-жестокое. Колоссальной тяжестью своих каменных раздутых домов он давил землю, на которой стоял, и улицы между домами были узкие, кривые и глубокие, как трещины в скале. И казалось, что все они охвачены паническим страхом и от центра стараются выбежать на открытое поле, но не могут найти дороги, и путаются, и клубятся, как змеи, и перерезают друг друга, и в безнадежном отчаянии устремляются назад». Как мы видим, не только у бледненького пугливого чиновника-героя, но и у пытающегося сохранять спокойствие повествователя ощущается настойчивое желание выйти, вырваться, улететь — как-то преодолеть город. Но это, увы, невозможно: «Можно было по целым часам ходить по этим улицам, изломанным, задохнувшимся, замершим в страшной судороге, и все не выйти из линии толстых каменных домов».
