величества смеялись над этими баснями, но позже государю кто-то из министров сказал, что надо бы обратить внимание на слухи, идущие из двора. Тогда государь вызвал Тютчеву к себе в кабинет и потребовал прекращения подобных рассказов. Тютчева уверяла, что ни в чем не виновата. Если впоследствии их величества и видели чаще Распутина, то в 1911 году он не играл никакой роли в их жизни. Но обо всем этом потом, сейчас же говорю о Тютчевой, чтобы объяснить, почему именно в Москве начался антагонизм и интриги против государыни.
Тютчева после предупреждения государя не унималась; она сумела создать и в придворных кругах бесчисленные интриги – бегала жаловаться семье ее величества на нее же. Она повлияла на фрейлину княжну Оболенскую, которая ушла от государыни несмотря на то, что служила много лет и была ей предана. И в детской она перессорила нянь, так что ее величество, которая жила детьми, избегала ходить наверх, чтобы не встречаться с надутыми лицами. Когда же великие княжны стали жаловаться, что она восстанавливает их против матери, ее величество решила с ней расстаться. В глазах московского общества Тютчева прослыла «жертвой Распутина»; на самом же деле все нелепые выдумки шли от нее, и она сама была главной виновницей чудовищных сплетен, [наговариваемых] на чистую семью их величеств.
Мы были рады уехать из Москвы. Проехали Орел, Курск и Харьков; везде восторженные встречи и необозримое море народа. Вспоминаю, как в Туле с иконой в руках, которую поднесли государыне при выходе из церкви, меня понесла толпа, и я полетела головой вниз по обледенелым ступеням… Здесь же, за неимением другого экипажа, государыня ездила в старинной архиерейской карете, украшенной ветками и цветами. Вспоминаю, как в Харькове толпа студентов, неся портрет государыни, окружила ее мотор с пением гимна и буквально забросала ее цветами.
Проезжая Белгород, императрица приказала остановить императорский поезд, выразив желание поклониться мощам святого Иоасафа. Было уже совсем темно; достали извозчиков, которые были счастливы, узнав, кого они везут. Монахи выбежали с огнями встречать свою государыню; отслужив молебен, мы уехали. На станции собралась уже толпа простого народа провожать государыню. Какая была разница между этими встречами и официальными приемами! Удивлялась я также губернаторам, которые заботились только о том, чтобы императрица посещала учреждения, устроенные их женами; может быть, это естественно, но хотелось бы, чтобы в эти минуты личные интересы уходили на задний план.
6 декабря, в день именин государя, мы встретились с ним в Воронеже; затем их величества вместе посетили Тамбов и Рязань. В Тамбове их величества проведали Александру Николаевну Нарышкину, которая была их другом; она была убита большевиками, несмотря на все то, что сделала для народа.
Путешествие их величеств закончилось Москвой. Их величества радовались встрече с младшими детьми. Первым мы увидели Алексея Николаевича, который стоял, вытянувшись во фронт, и великих княжон Марию и Анастасию Николаевн, которые кинулись обнимать их величества.
В Москве были смотры; посещали опять лазареты, ездили и в земскую организацию осматривать летучие питательные пункты. Встречал князь Г.Е. Львов (впоследствии предавший государя [34]); он с почтением тогда относился особенно к Алексею Николаевичу, прося его и государя расписаться в книге посетителей. Вечером иногда пили чай у их величеств в огромной голубой уборной государыни – с чудным видом на Замоскворечье. До отъезда ее величество посетила старушку-графиню Апраксину, сестру своей гофмейстерины княгини Голицыной; вместе с государем были у 80-летнего старца митрополита Макария. Вернувшись в Царское Село, к Рождеству устроили многочисленные елки в лазаретах.
Должна упомянуть еще об одном инциденте. Как-то раз государь упомянул, что его просят принять сестру милосердия, вернувшуюся из германского плена: она привезла на себе знамя полка, которое спасла на поле битвы. В тот же день вечером ко мне ворвались две сестры из той же общины, из которой была эта сестра. Со слезами они рассказывали мне, что ехали с ней вместе из плена, что в Германии ей оказывали большой почет немецкие офицеры; в то время как они голодали, ее угощали обедами и вином; что через границу ее перевезли в моторе, в то время как они должны были идти пешком; что в поезде за 6 суток она ни разу перед ними не раздевалась, и что они приехали ко мне от сестер общины, умоляя обратить на нее внимание. Они так искренно говорили, что я не знала сперва, что делать, и сочла обязанностью поехать и обо всем рассказать дворцовому коменданту. На следующий день, во время прогулки, я рассказала все государю, который сперва казался недовольным. Вечером меня вызвал дворцовый комендант и рассказал, что он с помощником ездил допрашивать сестру; во время разговора она передала коменданту револьвер, сказав, что отдает его, чтобы ее в чем-либо не заподозрили, и что револьвер этот был с ней на войне. Комендант потребовал ее сумочку, которую она не выпускала из рук. Открыв ее, они нашли в ней еще два револьвера. Обо всем этом было доложено государю, который отказал сестре в приеме.
Вскоре после событий, рассказанных мною, произошла железнодорожная катастрофа 2 января 1915 года. Я ушла от государыни в 5 часов и с поездом поехала в город. Села в первый вагон от паровоза, первого класса; против меня сидела сестра кирасирского офицера, г-жа Шиф. В вагоне было много народа. Не доезжая 6 верст до Петрограда вдруг я услышала страшный грохот и почувствовала, что проваливаюсь куда-то головой вниз и ударяюсь об землю; ноги же запутались, вероятно, в трубы от отопления, и я почувствовала, как они переломились. Я на минуту потеряла сознание. Когда пришла в себя, вокруг были тишина и мрак. Затем послышались крики и стоны придавленных под обломками вагонов раненых и умирающих. Я сама не могла ни пошевельнуться, ни кричать; на голове у меня лежал огромный железный осколок, и из горла текла кровь. Я молилась, чтобы скорее умереть, так как невыносимо страдала.
Через некоторое время, которое казалось мне вечностью, кто-то приподнял обломок, придавивший мне голову, и спросил: «Кто здесь лежит?» Я ответила. Вслед за этим раздались возгласы; оказалось, что нашел меня казак из конвоя Лихачев. С помощью солдата железнодорожного полка он начал осторожно освобождать мои ноги; освобожденные ноги упали на землю – как чужие. Боль была нестерпима. Я начала кричать. Больше всего я страдала от повреждения спины. Перевязав меня под руки веревкой, они начали меня тащить из вагона, уговаривая быть терпеливой. Помню, я кричала вне себя от неописуемых
