— Здорово, мощь, даёшь, — тихо стали подпевать Витьке стоявшие рядом. И даже тошнота, которая одолевала Саньку, незаметно прошла.
Витька своими острыми ехидными глазами-лезвиями как бы подрезал её.
Воробей ещё долго показывал фокусы со стульями, но, наконец, это ему надоело и он, расслабляясь, встряхнул руками.
— Ну, Воробей, ты, наверно, закоряжел со своей накачкой? – задал вопрос Витька, подражая старшеклассникам.
— Это я стал корягой? Да я сейчас хошь в шпагат растянусь!
— В шпагате? Не ври!
— Да только так! Сейчас только брюки скину и чуток разомнусь.
Воробей неторопливо стянул сапоги, снял брюки, аккуратно развесил их на стуле и остался в одних кальсонах.
— Если б я знал, что надо шпагат делать, я б костюм захватил. Ну ладно, для вас, сченки! – Он повернулся спиной к зрителям, опёрся на дужку кровати и принялся размахивать ногами, потом, вытягивая одну ногу, приседать на другой, наконец, сложив руки на груди, перекатил мышцы, набрал полную грудь воздуха и тут же раскрылся в шпагате на малиновом паркете.
— У даёшь, у молодяга… — потянулся одобрительный гул.
— Могу и ноги за голову, — похвастался Воробей и тут же, оказавшись в таком лягушачьем положении, самодовольно оскалился тупой улыбкой.
Санька прыснул, но Витька серьёзно похвалил:
— Молодяга. Вообще без костей. Ну просто резиновый.
— Гуттаперчевый мальчик, — вспомнил Серёга Яковлев название книги.
— А в тумбочку, наверно, не залезешь? – вдруг озабоченно спросил Витька.
— Нет, в тумбочку ему, наверно, не залезть, — качнул головой Санька.
— В тумбочку? Да я сейчас… да в тумбочку — раз плюнуть, — говорил Воробей и, торопясь, выбрасывал на пол полотенца, сапожные и одежные щётки, кожаные тапочки, асидол, трафаретки и щёточки для чистки пуговиц. – В тумбочку, да я не только в тумбочку, да я... – попробовал сунуться Колька, но у него ничего не вышло. Тогда он вытащил и швырнул второпях верхний ящик с мыльницей, зубной пастой и зубными щётками на кровать.
— Ну глянь, глянь! Говорил – не залезть! Все пять пиявок тебе на кочан!
Но даже обещанных пять пиявок, одной из которых хватило охладить пыл Карпычу, ещё больше раззадорили Витьку.
— Ты сначала лезь, а потом будешь долги отдавать.
Воробей попробовал втиснуться в пространство тумбочки, но не тут-то было. Тумбочка сопротивлялась своими фанерными боками, не пуская в своё чрево богатое тело Воробья.
— Слабо, слабо, — комментировал Витька.
— Слабо? Да я те пять пиявок отломлю, только не жалиться потом. На спор, счас, смотри… — Он задумался, сбросил кальсоны, смело, как в баню, шагнул к тумбочке, тряхнул плечами, поднырнул и втиснулся в фанерное пространство. Усевшись, он повернул голову и победно оскалился в улыбке.
И хотя толпа довольно-таки откровенно хвалила Кольку, Витька заволновался. Это было видно по краске, выплеснувшейся на его щёки и уши.
— Ну, молодяга, ну даёшь! Ну, резина, ну, гуттаперча…
Воробью нравилось такое положение и он, видно, не собирался вылезать. Он улыбался, радуясь своей новой квартире.
Когда Воробей освободился от тумбочки, Витька его похвалил:
— Тебе бы в цирке выступать, ноги поджимать и в ящик запираться, а фокусник бы пустоту шпагами изрезал на радость слабонервным. Вот бы деньги зашибал, не хуже, чем на севере.
Воробей радовался похвале, но Витька тут же поддел его:
— А вот между окон тебе точно не втиснуться! Слабо!
— Между окон? Да ещё на пять пиявок и на десять пирожков с ливером в буфете, давай, спорим? – протянул мощную руку Воробей.
— Чего спорить, чего спорить-то! Я тебе и так ещё две бутылки кефира куплю. Всё равно не залезешь.
— Ну смотри! – Колька решительно шагнул к окну, дёрнул шпингалеты и распахнул кряхтящую рваной бумагой раму. Придвинувшись спиной к задней раме, глубоко втянул живот, раскинул руки и, почти не шевеля глазами, приказал: — Закрывай!
Витька задвинул раму, защёлкнул шпингалет и отошёл.
Голый Воробей застыл в межоконном пространстве. И тут Витька, уже не сдерживая себя, захохотал, схватившись за живот, трясясь и булькая. Вслед за ним захохотала вся толпа. Голый Воробей, зажатый между рам, с повёрнутой головой и раскинутыми руками походил на ощипанную курицу…
В спальню неожиданно долетела команда:
— Смирно! Дежурный, на выход!
Из коридора донёсся голос командира роты:
— Товарищ генер-р-рал! Седьмая р-р-р-рота занимается по распорядку. Командир-р-р р-р-р-роты майор-р-р Сор-р-рокин.
«Р.», произносимое командиром роты, когда он волновался, дребезжало милицейским свистком.
Ребята сжались. Витька замахал руками, показывая на тумбочку.
— Давайте убирайте скорее.
Суворовцы лихорадочно бросились засовывать всё в тумбочку, выравнивать кровати, забыв впопыхах о Воробье, который беззвучно кричал что-то за оконными стёклами и мощными дубовыми рамами дореволюционных казарменных построек.
Едва успели захлопнуть тумбочку, как в спальне второго взвода оказалось столько генералов и полковников, что Санька моментально выпрямился, прижав руки к лампасам, и сосредоточил всё внимание на невысоком генерале с тремя вышитыми звёздами на погонах. Генерал шёл впереди.
— Это что за наглядное пособие? – строго спросил он, качнув головой в сторону окна, где уже беспомощно, в полуобморочном состоянии висел Воробей.
И тут Санька увидел округлившиеся от изумления глаза начальника училища и неестественно порозовевшее лицо командира роты.
— Что это за живой Иисус Христос? Кто его распял? – и, окинув взглядом сбившуюся в толпу малышню и могучее, но посиневшее от страха тело Воробья, вдруг спросил: — А почему голый?
— Воздушную ванну принимает, — раздался чей-то догадливый голос из свиты командующего.
— Убрать его, — вдруг прогремел свинцовый бас начальника училища. – Я с ним разберусь, товарищ генерал-полковник.
— Хорошо, — согласился командующий округом.
Майор Сорокин подскочил к окну, дёрнул щеколду, распахнул окно и едва успел поймать Воробья в полуобморочном, посиневшем состоянии. Кольку уложили на кровать, подбежавшие подполковники и полковники кинулись растирать его. От такой чести он, наконец-то, открыл глаза…
За сколько дней можно узнать училище, в которое поступил, город, в который приехал, край, в котором живёшь? За сколько, если ты уже полгода находишься в казарме, а в ней всего-то два этажа: нижний – спальня и верхний – классы, бытовка, преподавательская, каптёрка старшины.
А в канцелярии командира роты Санька стоял впервые. Стоял во второй шеренге вместе с нарушителями воинской дисциплины, замуровавшими суворовца Воробьёва в межоконном пространстве, как говорил сейчас командир роты.
