Быстро пролетел месяц. И только тут напомнил о себе сыновний долг. Пишется письмо домой с извинениями и самообвинениями в безответственности. Рассказать о том, что он видел, что узнал, что пережил, нет никакой возможности. Об этом при встрече. Тем более что она не за горами: через год он приедет к родителям. А что такое год? Только 365 дней. О своем пребывании в Дрездене ему хочется сказать коротко: «Здесь он так счастлив, как никогда ранее». К родителям просьба: в Иене время от времени ему хотелось бы выпить стаканчик родного ремсталерского. Если есть возможность, пусть пришлют маленький бочонок. Теперь он может себе такое позволить. И деньги вышлет сразу.
…Немного позднее (когда он обоснуется в Иене, прикинет доходы свои и расходы) Шеллинг попросит родителей подыскать ему на родине слугу: здешней публике он не доверяет. Мальчика лет 15–16, приятного вида и веселого нрава, грамотного или такого, чтобы хотел научиться читать и писать, — он найдет ему учителя. Дело в том, что нашему профессору необходим переписчик его трудов. Другие обязанности — варить утром кофе, топить печь, чистить обувь. За это он ему предоставит бесплатный кров и одежду (в год две ливреи, две пары сапог, куртку на зиму, колет на лето, кожаные штаны и шляпу), даст, сколько нужно, на питание и еще 30–50 гульденов ежегодно. Главное, чтобы был старательный и веселый…
В Иену Шеллинг выехал первого октября. Путь лежал через Рудные горы. Короткая остановка во Фрейберге. Гарденберг был в отлучке, гостей (Шеллинга и его спутника, переводчика Гриза) принимал Август Гердер, сын знаменитого философа. Спустились в шахту, осмотрели химические лаборатории. Шеллинг рассчитывал третьего или четвертого быть на месте. Но погода стояла плохая, дороги размыло. Только пятого добрались наконец до желанной Иены.
По приезде Шеллинг сразу бросился к Шиллеру. В его судьбе поэт принимал живое участие. Конечно, прежде всего благодарить надо было Гёте. К сожалению, он в Веймаре, о нем можно только вспоминать. Поговорили о новых работах Гёте по теории цвета. Шеллинг знал, что разработку этой теории поэт считал главной задачей своей жизни. Готовясь к предстоящей встрече со своим благодетелем, Шеллинг старался быть в курсе дела, читал его последние статьи.
Шеллинг и Шиллер ценили друг друга, взаимно симпатизировали, но духовная близость между ними так и не возникла. Мы помним, как тягостно было Шеллингу при первой встрече с поэтом. А вот что пишет Шиллер о философе после того, как они прожили более двух месяцев в одном городе. «Шеллинга я вижу только раз в неделю, и мы, к стыду философии будь сказано, играем в карты. Для меня это развлечение, поскольку я лишен всех других, стало почти необходимостью. Жаль, что мы не можем заняться ничем более разумным… Он все еще мало информативен и неуверен, как и прежде». Как странно и необъяснимо складываются отношения между людьми. Два близких по духу человека, два блестящих оратора оказались наедине никудышными собеседниками.
Свои лекторские способности Шеллинг продемонстрировал публично, Ему удалось миновать габилитационный экзамен и диссертационный диспут. Пробную лекцию ему все же пришлось прочитать. О том, какое он произвел впечатление, рассказывает очевидец: «Шеллинг поднялся на кафедру. Он выглядел молодо, был на два года моложе меня, первый из числа знаменитых мужей, с кем я страстно желал познакомиться. В его внешности было что-то очень уверенное, упрямое — широкие скулы и виски сильно выступали вперед, высокий лоб, энергичные черты лица, слегка вздернутый нос, в больших ясных глазах светилась повелевающая духовная сила. Начав говорить, он лишь несколько мгновений казался смущенным. Предмет разговора в то время заполнял целиком его душу. Он говорил об идее натурфилософии, о необходимости постигнуть природу в ее единстве, о том свете, который прольется на все сущее, если рассмотреть его глазами единого разума. Он увлек меня целиком».
Шеллинг на всю жизнь запомнил подробности дебюта. Сорок шесть лет спустя он мог воссоздать все детали своих переживаний. Как он сидел дома, измученный, в вечерних сумерках и размышлял над случившемся. Думал о том, что он говорил, настаивая на поисках пути от природы к духу, подобного тому, который Фихте ищет от духа к природе. Он был недоволен тем, как он говорил, ему казалось, что он не нашел нужных слов для своих мыслей, плохо распорядился временем, плохо держался, что он вообще непригоден для университетской деятельности.
В его дверь постучали. Вошел молодой человек и представился: доктор Генрик Стеффенс, родом из Норвегии, изучает естественные науки. Был на лекции господина профессора. Мы цитировали его рассказ и теперь снова даем ему слово.
«Шеллинг принял меня не просто дружески, но радостно. Я был первым из профессиональных естествоиспытателей, который присоединился к нему безоговорочно и с воодушевлением. До этого он находил среди них только противников, которые к тому же его просто не понимали. Наш разговор обогатил меня необычайно. Я уже знал его работы, я разделял его взгляды, я ожидал, как и он сам, что его начинания решительно всколыхнут не только одни естественные науки. Я не мог задерживаться дольше: молодому преподавателю нужно было готовиться к лекциям. Но немногие эти мгновения были столь содержательны, что потом я мог часами вспоминать о них. И хотя он был моложе меня, он обладал могучими природными задатками, воспитан в благоприятных условиях, рано создал себе большое имя, грозно и мужественно выступал против целого войска, теряющего свои позиции времени, чьи полководцы, ворча и ругаясь, уже начали в страхе свое отступление».
Шеллинг быстро освоился на кафедре. Каждая лекция — новый триумф. Его сравнивают с генералами Конвента. Он столь же молод, держится гордо и вызывающе. И столь же легко добивается успеха, увлекая за собой аудиторию, как те — революционные войска. Разница только в том, что битва идет здесь на полях умозрения. Вместо артиллерийской канонады, барабанной дроби и воинских команд звучит в притихшем зале властный голос профессора. Но и там и тут — перед трехцветными боевыми знаменами и перед неумолимой логикой философа — не может устоять «старый порядок» — в жизни политической и в жизни духа.
Европейские битвы пока еще гремят далеко от Иены. Поэтому философия здесь оттесняет на задний план политику. Вот воспоминания еще одного очевидца: «Пришел Шеллинг, сам еще молодой и впервые выступающий в качестве преподавателя, и быстро повел за собой впечатлительную молодежь, так что философия стала той стихией, которой дышало и жило студенчество Иены. В это время происходили важнейшие политические и военные события, но они оставались в тени философии. Бонапарт стал первым консулом, выиграл Маренго, приобрел по Люневильскому миру левый берег Рейна, заключил конкордат с папой — это беспокоило немногих, я просто об этом ничего не знал. Перед нашей философией, перед Абсолютом все это было так ничтожно…»
