В то время когда сотни тысяч русских заполонили узкие улицы древней столицы, город переживал не самые лучшие времена: турки потерпели поражение в Первой мировой, и потому в нем хозяйничал кто угодно, но не сами хозяева.
«Мы попали в Царьград в один из самых необычайных моментов в его длинной и трагической истории, полной разительных контрастов. Он все еще был столицей, но уже исчезнувшей империи; султан продолжал жить во дворце, его министры занимали свои посты, но ни он, ни они уже больше никем не управляли. Власть принадлежала союзникам, их патрули обходили побежденный город, их флаги победоносно развевались над главными зданиями. Никто не знал, что ожидает Царьград, будет ли он возвращен туркам, станет ли он вольным городом или столицей возрожденной эллинской империи. Но пока кто-то и где-то занимался его судьбой, сам город продолжал жить своей кипучей жизнью.
Мы успели застать последние следы его вековой славы столицы Оттоманской империи. Временная оккупация союзниками предала ему особый, хотя и обманчивый, блеск, а присутствие русских изгнанников подчеркивало превратность судьбы народов — то победителей, то побежденных.
Сам город разделялся на несколько резко отличающихся частей. Его сердце было в Стамбуле, заселенном преимущественно турками и почти еще не затронутом европейской цивилизацией. Стамбул был сказочный город. Он был застроен высокими деревянными домами с резными решетками на окнах, закрывавшими от нескромных взглядов его женских обитательниц. Его узкие улицы следовали прихотливому узору, то упираясь в тупики, то неожиданно оканчиваясь у входа в мечети. Его гордостью и украшением были эти величественные здания, с огромными куполами и высокими минаретами. Их окружали просторные дворы с фонтанами посередине и скрытыми галереями. В них царили молитвенная тишина и отрешенность от суеты и забот мира. Молчаливые фигуры турок сидели и лежали под их аркадами, наслаждаясь прохладой их сводов. Даже знаменитые крытые базары не нарушали спокойствия города. В их полумраке тонул шум толпы, острые запахи пряностей и восточных ароматов уносили в далекое прошлое, в нишах стен и в глубине своих лавок виднелись молчаливые торговцы, курившие кальян и изредка обменивавшиеся замечаниями со своими посетителями. Стамбул никуда не спешил, над ним все еще веял дух пораженной Византии…
Длинный Галатский мост соединял Стамбул с Пера и Галатой. Он был переходом между двумя мирами, повиновавшимися разным ритмам. Стамбул был погружен в созерцание прошлого, Пера и Галата жили сегодняшним днем. Стамбул остановился в раздумье, Пера и Галата неудержимо неслись вперед, стараясь обогнать друг друга. Их улицы кишел международной толпой, все куда-то спешили, что-то покупали и что-то продавали.
Всюду были крики, толкотня и неразбериха Востока». [4]
Так, по воспоминаниям семьи Зерновых, встречал Константинополь русских беженцев, спасающихся от большевистского насилия. Они желали свободы, и они ее обрели.
Они были свободны не только от коммунистического будущего своей родины, но и от ее драгоценного прошлого. Здесь не было ничего, что напоминало бы о прежней желанной жизни. Хотя по инерции стали возобновлять свою деятельность довоенные российские учреждения и организации. Заработали Союз нефтепромышленников, Академическая группа, Земство городов. Все они рассчитывали в скором времени перебраться обратно в Россию. Но больше всего пользы русским беженцам принесли Белый и Красный Крест. Найти постоянный заработок было трудно, женщины еще кое-как перебивались рукоделием, уроками французского или английского. Особенно везло тем, кто выходил замуж за иностранных коммерсантов или офицеров из союзных войск. Англичане были чрезвычайно учтивы с русскими женщинами и чересчур заносчивы с русскими мужчинами. Бывшим офицерам из Добровольческой армии приходилось туго. Гражданских профессий они не имели, сбережений тоже; многие по-настоящему голодали. От смерти их спасали бесплатные обеды Красного Креста.
Тем не менее большинство из тех, кто прошел через военные лагеря вроде Галлиполи, Лемноса или Бизерты, попадая в Константинополь, чувствовали некоторое облегчение.
Турки, потерпевшие поражение в Первой мировой, довольно сочувственно относились к беженцам из России, как к собратьям по несчастью. Ценили они и уважение русских к их обычаям, храмам и традициям; наши солдаты никогда не оскорбляли турецких женщин.
Жизнь в Константинополе была чуть лучше, чем в лагерях. Городской госпиталь по сравнению с лагерными при посольстве был обеспечен всем необходимым. В них раненые лежали часто на полу, даже не перевязанные, а в городском госпитале были отдельные помещения для сестер и врачей, чистота. Да и больных становилось все меньше и меньше. С пропитанием в столице тоже было чуть проще. В лагерях ели в общих столовых пищу, которую было трудно переварить, а в Константинополе можно было нарваться на милость какого-нибудь турка, который вкусно накормит тебя в ближайшем ресторане да еще расскажет местную притчу.
Немало восточных легенд наслушался Гайто в первые недели своих стамбульских скитаний. В одной из местных кофеен услышал он легенду о садовнике и смерти. «К персидскому шаху пришел однажды садовник, чрезвычайно взволнованный, и сказал ему: дай мне самую быструю твою лошадь, я уеду как можно дальше, в Испагань. Только что, работая в саду, я видел свою смерть. Шах дал ему свою лошадь, и садовник ускакал в Испагань. Шах вышел в сад; там стояла смерть.
Он сказал ей: зачем ты так испугала моего садовника, зачем ты появилась перед ним? Смерть ответила шаху: я не хотела этого делать. Я была удивлена, увидев твоего садовника здесь. В моей книге написано, что я встречу его сегодня ночью далеко отсюда, в Испагани».
Так на слух и на ощупь, минуя книжные шкафы, Гайто открывал для себя прежде неведомый мир восточной истории и философии. Турки охотно пускали русских в свои мечети, чувствуя со стороны «гостей поневоле» уважительное любопытство. Как-то Гайто наткнулся на шарлатана-экскурсовода, который подрабатывал тем, что знакомил с местными достопримечательностями тех русских, которые были при деньгах. Стоя у входа в храм Святой Софии, он на свой лад поведал историю его строительства.
Один из султанов велел своему строителю создать самую пышную, самую величественную мечеть с золотыми минаретами. Дал на постройку баснословную сумму. «Если сумеешь построить, сумеешь меня покорить своим созданием, награжу; если не сумеешь — выбирай между кинжалом, шнурком и ядом». — «Слушаю, повелитель». Строитель знал, что на постройку одних золотых минаретов суммы не хватит. Много дней спустя он предстал перед султаном: «Свет очей моих, великий повелитель правоверных, приди и взгляни на мое создание». Окинул взором султан чудо искусства и сказал: «Прекрасно твое творение, я им доволен, но ты меня обманул. Где золотые минареты?» — «Повелитель, но ты велел создать мне шесть минаретов». Разгневался султан и ушел из мечети, а бедный зодчий начал ждать посланца с ящиком: кинжал, шелковый шнурок, флакончик с ядом — на выбор. Но вместо вестника смерти пришел к нему великий визирь со своей свитой: «Великий султан, повелитель правоверных, да благословит его Аллах, благодарит тебя за созданный великий храм. Ты соорудил именно то, что он хотел. Он посылает тебе обещанное с благодарностью. Да будет благословенно имя Аллаха!» — и развернул изумленным зодчим несметные богатства. Прожил зодчий долго, умер глубоким стариком, а слава о нем жива и сейчас. Секрет оказался прост: на турецком языке слова «золото» и «шесть» звучат одинаково — «алты».
