Что она могла сказать следователю? Ровным счетом ничего! А дома, глубоко задумавшись, она припомнила сон про глухонемую Нельку и Глеба Ивановича, про его разговор о них, неприкаянных сиротах. Но, говорят, никто еще не учил следователей верить снам, которые рассказывают люди на допросах.
А Яша писал письма из Казахстана, Сначала регулярно — каждую неделю, а потом все реже и реже. Но временами письма вдруг начинали приходить ежедневно. Яша то ругал ее за упрямство и несговорчивость, то ласково упрашивал приехать к нему, то советовал учиться и самой добиваться успеха. Фаина отвечала ему не на каждое письмо, но и не так, чтобы уж совсем редко.
Время от времени встречался где-нибудь на людях Василий Георгиевич, отводил в сторонку и проникновенно, словно младшей сестре, говорил:
— Долго ли еще мне мучиться, Фая? Ведь я все хорошо понимаю. Ладно, хочешь учиться — учись. Слова не скажу. Знаю, что активистка ты, вечерами один черт знает где пропадаешь. И это ничего. Пропадай! Я не ревнивый. Не надумала еще — я подожду. Но только ты всегда знай: надо будет — помани. И я приду. Трудно будет — из беды выручу. Помогу в любом деле, если смогу. Ладно?
— Ладно, — смеялась она, — спасибо тебе. Ты — добрый. Это хорошо…
…А теперь он боялся лишний раз зайти в палату вместе с другими врачами, один же не появлялся уже второй месяц. Неужели испугался, что она повиснет у него на шее?
Чем ближе была выписка из больницы, чем лучше становилось общее самочувствие, к Фаине все ближе подходили дни, предшествующие выбору нелегкой доли, который, однако, сам по себе не сулил большой беды. Теперь, когда она начала понемногу ходить по палате и даже иногда выходить в коридор, когда помогала санитаркам кормить тяжелобольных и прибирать помещение, на память приходили предвоенные годы…
Вплоть до начала войны с белофиннами многие не осознавали надвигающейся опасности, а может быть, старались не замечать ее в круговерти повседневной жизни, работы, любви, больших и малых забот.
На исходе тридцать восьмого года умерла мать. На похороны съехались все дети. Грустным делом по провожанию Феклы в последний путь занималась Вера. Герасим Иванович полностью доверился ее хлопотам и заботам. Тем более, что сын его, Венка, уехал учиться в Казань, в университет, и не смог приехать на похороны мачехи…
Марфа, старшая сестра, заметно постарела, располнела, только глаза остались прежними — молодые, горячие. Посмотришь в них, и ничего в жизни не жаль. Марфа как могла помогала Вере. Фельку они совсем освободили от тягостного дела. Она больше сидела с Сенькой, слушала его рассказы про экскаватор, расценки, про мастера…
На кладбище был разметен снег, могила чернела посреди рыжей глины, выброшенной из ямы. Сестры голосили. Сенька кусал губы. Герасим Иванович тер платком сухие глаза и глубоко вздыхал. А Фаине хотелось упасть на крышку гроба, надорвать грудь бабьим воплем, растрепать волосы, до крови расцарапать себе лицо. Но одновременно она ясно понимала, что не сделает этого. Почему не сделает? Она и сама не могла объяснить почему.
Потом все сидели в старом деревенском доме за сдвинутыми столами. Выпили по стопочке горькой, закусили пирогом с рыбой, хлебали огненные щи, приготовленные все той же расторопной Верой. Потом была сладкая рисовая каша, какие-то крендельки и пампушки, кисель… А Фельке все виделась одинокая среди голых бесцветных деревьев тонкая рябинка. Листья ее давно облетели, а рдяные гроздья пламенели, точно костер.
…После встречи Нового года в прокатном цехе было решено ставить новый рольганг. По заводу вывесили призыв: «Комсомольцы, даешь рольганг!» Фаина Шаргунова обратилась с просьбой в партячейку, чтобы послали ее. Работы оказалось очень много. Разбирали старый рольганг, строители отбойными молотками и ломами крушили бетонные основания. Сварщики, слесари, наладчики не уходили из пролета по двенадцати-четырнадцати часов. Не отставал от остальных и ударный комсомольский сводный отряд, в который зачислили Фаину.
…На границе лета и осени Вере удалось вытащить младшую сестру в лес, за опятами.
Стояли тихие солнечные дни раннего бабьего лета. По временам лицо задевала тонкая паутина. У редких берез еле заметно начали рыжеть верхушки, а перестоявшая трава еще оставалась зеленой. Вера знала замечательные грибные места за полустанком Старатель. Опят там было великое множество, росли трудно, и сестры быстро набрали по большой корзине. Однако Вере грибы не очень нравились, ей хотелось опят поменьше и покрепче, а эти были уже чуть переросшие…
Еще немного, и последние опята упадут, березы пожелтеют и начнут терять листья, а на прогретых солнцем некрутых склонах гор запахнет после первых осенних дождей деревенским предбанником, обитым распаренным веником.
Фаине уже не хотелось уходить из леса. Они с Верой присели у небольшого родничка, поели хлеба с помидорами, вареных яиц и холодного мяса с крупной солью, выпили ломящей зубы водицы… Потом опять долго бродили по высоким желтеющим папоротникам, по заболоченному мокрому малиннику, топтали серые заросли ломкой крапивы. Когда шли по опушке к дому, им изредка попадались красноголовые подосиновики.
По просеке вышли на извилистую лесную дорогу и пошли по ней вниз, к полустанку. По дороге Вера снова начала разговор о жизни. Фаина поначалу отмалчивалась, а потом разговорилась, и они всплакнули о незадачливой ее доле. Оказывалось, что у Яши не хватало решительности приехать и забрать Фаину с собой, он не шел дальше уговоров и просьб в письмах. Василий Георгиевич был явно «не нашего поля ягода», Фаина не желала «рубить дерево не по себе». А другие просто не привлекали ее.
— Я, может, одного из тысячи полюблю. А и полюблю, так не каждому вид покажу… Вот, знаешь, Вера, где-то я читала. Там говорится, что человек без самоличного труда каждый день, ну, труда по призванию, понимаешь, без труда, который нравится, не может быть, не может чувствовать себя вполне свободным, ни от кого не зависящим человеком.
— Больно мудрено ты говоришь. Может быть, и правильно, но я бы так не смогла. Я ведь тоже не сижу без дела. И не так чтобы уж очень ненавистное дело было. Все ведь для своих делаешь, стирка там, готовить надо, ребятня, пеленки, заботы, одному то, другому другое… А как без этого жить — не представляю. Ты вот опять скажешь, крыльев у тебя нет. Стало быть, не выросли. А ты вот хоть и с крыльями, а смотри — упустишь своего Яшку. Больно уж время-то крутое ныне. Люди поговаривают, что грибов этот год — прямо пропасть. К войне это, говорят…
