Она напрочь не понимала прелесть компанейских застолий, где обязательно требовалось для начала, оглушить себя вином и только после этого начиналось веселье.
Ей были скучны недвусмысленные, пошловатые анекдоты «в стиле гражданина ЧОСа», над которыми так самозабвенно смеялись молодые люди.
— Ты просто лишена чувства юмора, не понимаешь их, — с сожалением говорил ей Володя.
— Юмор пошляков? Нет, не понимаю. Пошлость никогда не называлась юмором. — И тут же рассказала ему ядовитый, но вне сомнений, остроумный анекдот, слышанный от Козы и известный в Речлаге, как анекдот Карла Радека об Иосифе Виссарионовиче в годы его ссылки в Туруханский край.
Володя оценил — посмеялся от души, но тут же сказал:
— Такие побасенки мы будем слушать лет через пяток! Постарайся не забыть, а пока смейся над пошлыми, если можешь.
— Я воздержусь смеяться, подожду пока осмелеете.
Развеселить ее могла только музыка. Зато всякая. Хор Пятницкого, джаз Эдди Рознера, органист Игумнов и непревзойденный джазист-пианист Цфасман, веселая оперетта и, конечно, — любимая классика в любом исполнении: певцами, скрипачами, пианистами, оркестром.
Володя же дальше песен из кинофильмов, да еще танцевальных ритмов в своей любви к музыке не дорос, как ни старался, и, будучи человеком искренним, зевал в опере и на камерных концертах, куда его частенько таскала Надя.
— Вот это и есть биологическая несовместимость козла с коброй, — говорила Надя, заметив его скучающее лицо.
Володя не сердился на нее и со смехом отвечал:
— Что ж делать? Не дал Бог ушей, все Татьяне досталось! Посмотрим, что покажет гибрид, в козла или в кобру? И все же один раз, не выдержав, он сказал ей:
— Знаешь, если бы ты оставалась простой плиточницей, как раньше, мне было бы намного теплее с тобой.
Надя готовилась к зачетам, не все ладилось у нее, нервы были напряжены, она сорвалась и закричала:
— В тебе говорит элементарный эгоизм избалованного вниманием мальчика. Захотел Трилли собачку и получил. Чего еще?
— А получил кобру Нагайну. Ошибся! — с милой улыбкой сказал Володя, обнимая ее, и поспешил погасить назревающий конфликт. Но Надя уже завелась.
— Я никогда не прикидывалась лучше, чем я есть. Я не «тонкая рябина» и не желала к «дубу перебраться», я сама дуб и крепко стою на ногах! Кобра? Такая была всегда. Ты это знал!
— Что теперь поделаешь? — шутливо вздохнул Володя. — Любовь зла, полюбишь и кобру, не то, что козла!
Она понимала душой, что упреки его не напрасны. Но что было ей делать? Она изо всех сил старалась попасть в число лучших на стажировку в Италию.
В субботу они договорились поехать на дачу. Им обоим нужно было отдохнуть, отключиться.
— Вспомним медовый месяц! — пошутил Володя.
Но уже в пятницу вечером он пришел с работы озабоченный, «весь в себе». Надя сразу заметила перемену в его настроении и старалась угадать, что могло случиться? После ужина она молча собрала посуду и отправилась на кухню. Следом за ней пришел Володя, с минуту постояв, он сказал:
— Надюша, оставь пока, потом вымоем, я помогу. Дело есть, разговор серьезный.
Надя замерла: «Так и есть! Вольтраут успела поговорить с ним обо мне!» Она тут же приняла независимый вид, вскинула голову и отправилась в свою комнату, готовая защитить себя от любых обвинений. Села в кресло и приготовилась к отражению атаки.
— Надя, прошу, выслушай меня, пожалуйста, внимательно! Я хочу, чтоб ты правильно меня поняла, — начал он издалека.
И она еще больше напугалась и насторожилась: «Разговор действительно серьезный, он волнуется».
— Ты знаешь, я кончил аспирантуру и вроде бы благополучно приземлился.
Надя вцепилась в подлокотник кресла: «Сейчас он скажет, что я обманула его!»
— Но прошло почти два года, а я все сижу на том же месте.
— Ну, слава Богу, — облегченно вздохнула Надя.
— Что слава Богу? Чего ж хорошего? Так и до седых волос просидеть можно. Старики засели намертво и с работы уходят только на кладбище, — раздраженно сказал Володя.
Надя прыснула со смеха, не оттого, что ей показались смешными старики, а оттого, что стало легче на душе: «Ошиблась».
— Сейчас мне предложили очень интересную и перспективную работу непосредственно по моему профилю.
Надя встала и приготовилась идти обратно на кухню домывать посуду:
— Ну и чего же? О чем речь? — удивилась она. — Ты никогда не говорил со мной о работе.
— Речь о том, что мне… — тут он замолчал, стал доставать из пачки сигарету и никак не мог прикурить ее. В зажигалке кончился бензин, а спички ломались одна за другой. Наконец он закурил и продолжил: — Надо будет, то есть, придется, уехать на год-полтора.
— Куда? — встрепенулась Надя.
— В Казахстан!
— В Казахстан? — вскрикнула она испуганно. — Караганда, Экибастуз — это лагеря с заключенными! В одном Джезказгане каждый год восстания! И чуть не проговорилась: «Не наврала же Кирка!»
— Нет, причем тут заключенные? Там, под Джезказганом, важный объект…
— Но это невозможно! А как же я? Консерватория?
— Ты останешься здесь. Я понимаю, ты не можешь бросить учебу.
— Прошу тебя, откажись. Богом прошу! Ты оставляешь меня соломенной вдовой? Жалмеркой! Я не останусь здесь жить без тебя! Ни одной минуты!
— Надя! — неожиданно твердо и жестко сказал он. — Это мой шанс, моя единственная возможность написать докторскую. Пойми! Я не могу оставаться этаким мальчиком на побегушках при знаменитой жене. Я тоже хочу добиться кое-чего в жизни, как и ты. И чувствую себя в силах.
— Нет, это невозможно! — с отчаянием воскликнула она.
— Но почему же? Ты приедешь ко мне на каникулы, у меня командировки будут в Москву, а летом, поедем в отпуск к морю, в Сочи, в Гагры, куда захочешь!
— Не надо, остановись, не будем сотрясать воздух громкими фразами. Я все поняла. Ты разлюбил меня и боишься признаться себе в этом, поэтому тебе так легко отряхнуть прах с ног и бежать за тридевять земель. Вот и все, — закипая обидой, горько сказала Надя.
— Ничего ты не поняла! Ничегошеньки!
Полные обиды друг на друга, они разошлись, кто куда. Надя отправилась домывать кастрюли, Володя позвал Трефа и пошел на улицу. Не успела захлопнуться за ним дверь, как на кухню явилась Серафима Евгеньевна и, взяв полотенце, стала помогать Наде вытирать посуду. Она явно ждала, что Надя начнет жаловаться ей на мужа, но та хранила молчание, обиженная и хмурая.
— Ну, что у вас? Милые бранятся, только тешатся? — спросила, не выдержав, Серафима Евгеньевна.
Молчать дальше было бы невежливо.
