Начиная с 1936 года основное внимание Троцкого было обращено на новые зловещие сведения, поступавшие из СССР. Видимо, по этой причине столь важные решения июльской конференции 1936 года не были опубликованы в «Бюллетене оппозиции» — для них просто не нашлось места. Журнал почти полностью сосредоточился на новом кровопролитии, которое развязывал советский диктатор под видом ликвидации в СССР «пятой колонны», то есть внутренней агентуры внешнего врага. При этом главным организатором «пятой колонны» объявлялся Троцкий, установивший якобы связь с германскими разведывательными и террористическими службами и направляющий деятельность своей агентуры в СССР.
Начало разоблачения «большого террора»
На протяжении примерно полутора лет после убийства Кирова политический террор в СССР нарастал. Он превратился во всесоюзную кровавую вакханалию, начиная с судебного фарса по делу так называемого «антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра» 19–24 августа 1936 года. На скамье подсудимых находились 16 человек, в том числе бывшие ближайшие соратники Ленина, соправители Сталина по «тройке» во время болезни и непосредственно после смерти Ленина, а позже лидеры объединенной оппозиции (вместе с Троцким) Г. Е. Зиновьев и Л. Б. Каменев, как и другие участники объединенной оппозиции Г. Е. Евдокимов, С. В. Мрачковский, И. Н. Смирнов (главным образом лица, близкие к Зиновьеву).
В дни суда центральная советская печать публиковала вперемежку статьи о Троцком, написанные представителями власти и бывшими оппозиционерами. В числе последних были Г. Л. Пятаков, Е. А. Преображенский, X. Г. Раковский, то есть как раз те, кто в прошлом являлись приближенными Троцкого.[1365]«Жалкую и гнусную» статью, по словам «Бюллетеня оппозиции», опубликовала Н. К. Крупская.[1366] Очередная зловещая игра состояла в том, чтобы заставить бывших «троцкистов» униженно вымаливать себе сохранение жизни, что продлило ее лишь на недолгий срок.
На суде все обвиняемые «чистосердечно признались» в фантастических преступлениях, сохраняя зыбкую надежду, что их оставят в живых ценой политического самоубийства. Надежда осталась тщетной. Все подсудимые были приговорены к высшей мере наказания и 24 августа расстреляны.
Обвинения по адресу Троцкого в ходе суда и после него превратились в бессмысленную и безграничную в своей кровожадности кампанию. Троцкого обвиняли в организации убийства Кирова, саботаже, подрывной деятельности, шпионаже. Советское полпредство в Норвегии разъяснило министру иностранных дел, что пребывание Троцкого на норвежской территории повлечет за собой карательные действия СССР. Норвегии, в частности, угрожали прекратить закупки сельди, и этот демарш был весомее соображений о праве политического убежища.[1367]
Пятого августа того же 1936 года, то есть еще до московского процесса, но во время его подготовки, банда правых экстремистов напала на дом, в котором проживал Троцкий, надеясь, как они потом сообщили прессе, найти доказательства нарушения условий его пребывания в Норвегии. Налетчики проследили, чтобы дом был пуст, но ничего интересного для себя не обнаружили.
Не имея возможности, согласно условиям приема в Норвегии, давать интервью, публиковать под своим именем политические статьи, Троцкий воспользовался налетом, чтобы подать жалобу в суд и публично высказаться по поводу московского судебного фарса. Дело рассматривалось 11 декабря при закрытых дверях. Суд неохотно, но терпеливо четыре часа выслушивал Троцкого. Он говорил о процессе шестнадцати как наглой клевете, в частности по поводу «выдвинутого против меня лично чудовищного обвинения в организации террористических актов в союзе с гестапо».[1368] Налетчиков приговорили к незначительным штрафам, то есть фактически правые экстремисты были оправданы.
Вслед за этим последовали две ноты советского Наркоминдела Норвегии, в которых выражался протест против пребывания Троцкого на территории этой страны и заявлялось, что норвежское правительство несет за это «полную ответственность». Правительство Рабочей партии оказалось в еще более неудобном положении. Оно объявило, что Троцкий будет немедленно интернирован вплоть до того времени, когда какая-либо страна согласится дать ему въездную визу (по существу дела, повторялась французская история).[1369]
Второго сентября в дом К. Кнудсена в поселке Вексхал, где проживал Троцкий, явились представители министерства юстиции и от имени министра Трюгве Ли предъявили ультиматум: полное прекращение публичной деятельности или интернирование. Троцкий отказался выполнить требование и вместе с женой был препровожден под полицейским конвоем в местечко Харум, в 50 километрах к югу от Осло, где был поселен в домике, арендованном министерством внутренних дел для этой цели.
Троцкий пытался публично объявить, что в том случае, если советские власти предъявят требование о его выдаче вкупе с доказательствами вины, а норвежский суд сочтет эти доказательства имеющими правовую основу, он обязуется подчиниться решению о депортации в СССР, чтобы предстать перед сталинским судом. Но довести свои соображения до общественности он почти не имел возможности, так как фактически находился в условиях блокады.
Троцкий поручил своему сыну взять на себя нелегкую ношу разоблачения московского фарса. Он оказывал ему помощь письмами, подсказывал источники информации, истолковывал скудную информацию и настойчиво требовал ускорения работы.[1370] Н. И. Седова вспоминала, что Лев Давидович буквально лихорадочно изучал доступные материалы, связанные с процессом. «Вооруженный красным, синим и черным карандашами, он делал выписки из отчетов суда и набрасывал свои заметки на клочках бумаги. Его кабинет был заполнен гранками и рукописями, исчерпывающе разоблачавшими [сталинские] преступления… Однажды он сказал мне: «Я устал от всего этого — от всего этого — понимаешь?»».[1371]
В результате вначале очередной номер «Бюллетеня оппозиции» был посвящен судебному фарсу в советской столице, а затем на свет появилась «Красная книга о Московском процессе», подготовленная Л. Седовым.[1372]
В разгар подготовки «Красной книги» Лев Седов, понимая, что его жизнь находится в опасности, счел необходимым передать находившиеся у него исторические документы в более надежные места. Наиболее ценную часть он отдал М. Зборовскому, которому полностью доверял, не подозревая, что тот является агентом НКВД. Менее важная, по его мнению, коллекция (газетные вырезки и сопроводительные бумаги, переписка «Бюллетеня оппозиции», а также некоторые письма турецкого периода) была передана в начале ноября на хранение в Парижский филиал Амстердамского Международного института социальной истории, за что Лев получил незначительную по тому времени сумму 15 тысяч франков. Документы принял руководитель филиала известный историк Борис Иванович Николаевский.
