Ознакомительная версия.
508
Члены специально созданной университетской приёмной комиссии не без основания замечали, что «и среди не имеющих аттестата безусловно есть люди годные для уразумения читаемых […] дисциплин, но само собой понятно будут и лица, неспособные к их восприятию. Принять же сразу всех […] решительно невозможно» (ГАСО, ф. 332, оп. 1, д. 14, л. 70–70об.).
Такое заявление лишь добавило масла в огонь, позволив местному городскому начальству ещё больше усомниться в лояльности вузовской интеллигенции новому режиму. В результате оказалось, что большая и далеко не самая худшая часть её представителей была самочинно зачислена в стан злейших врагов революции. В одной из бесчисленных докладных записок того времени подчёркивалось, например, что «всякое мероприятие, направленное на пользу революционно-трудовому студенчеству, встречало самое отчаянное сопротивление блока профессуры и буржуазно-черносотенного студенчества. […] Чтение предметов элементарных для не вполне подготовленных к высшей школе до сих пор [т. е. 12 февраля 1919 года. – В. С.] не проводится в широком масштабе. Наконец, самый учебный план таких факультетов, как физического, историко-филологического и экономического настолько не соответствует переживаемой действительности, что кажется, что Октябрьская революция совсем не коснулась высшей школы. […] Фактически, – заключал автор данной записки, – профессорские кафедры превратились в трибуны, с которых раздаётся безудержная агитация против Советской власти. […] Невольно возникает вопрос, не сослужила ли Советская власть медвежью услугу рабочему классу, допустив его детей в высшую школу, которая при своём современном положении способна только убить в них веру в свои силы, в социальную революцию, в коммунизм…» (ГАСО, ф. 332, оп. 1, д. 83. Л. 1 об.–2).
Таким образом, под давлением разного рода угроз, исходивших от советских и партийных работников, в Саратовский университет были приняты все подавшие заявления. Так, на историко-филологический факультет в 1918/1919 учебном году поступило 810 человек, а в следующем – 1172. При этом важно отметить, что лекционные и семинарские занятия добросовестно посещались всего 528 студентами, или 45 % от общего числа принятых (ГАСО, ф. 332, оп. 1, д. 3, л. 7об.–8).
Речь идёт об известном фотосалоне Матвея Николаевича Шепелева, существовавшем в Саратове с 1896 по 1916 год.
Имеется в виду пьеса Л. Андреева «Профессор Сторицын» (1912), поставленная на саратовской театральной сцене в начале сезона 1912–1913 годов.
К работе на кафедре общей физики Саратовского университета Константин Александрович Леонтьев (1889–1932) приступил 24 мая 1918 года, а в марте 1921 года он был утверждён в должности заведующего кафедрой. По заключению специалистов, К. А. Леонтьев «приложил немало усилий к насаждению в нашей стране радиотехнических знаний. Будучи хорошим экспериментатором, он увлекал молодёжь в область физического эксперимента» (Очерки по истории физики в России. М., 1949. С. 309).
Отзываясь о характере К. А. Леонтьева, автор излишне категоричен, но в целом не далёк от истины. В последние годы своей жизни талантливый учёный страдал тяжёлой формой неврастении, что не могло, конечно, не сказаться на его общении с окружавшими людьми. К тому же, по признанию самого Леонтьева, он не имел ни малейшей тяги к педагогической деятельности. 23 июня 1931 года в заявлении на имя директора Саратовского университета С. З. Каценбогена он в связи с этим писал: «Категорически отвергая какой-то «особой линии поведения», которая усердно приписывается мне,[…] я должен сказать, что никакого призвания к педагогической работе не имею и всегда тяготился ею, рассматривая её лишь как средство, дающее возможность вести научно-исследовательскую работу. Постоянная перегрузка приводила к тому, что, не отвечая требованиям, предъявляемым педагогу, я в то же время не мог систематически работать научно. Такое положение дел неизбежно приводит к деквалификации, что и начинает ощущаться мною всё сильнее и сильнее» (Архив СГУ, д. 31 [К. А. Леонтьев]. Л. 42, 49).
Константин Александрович Леонтьев умер 4 мая 1932 года.
С создателем научной школы радиоэлектроники, профессором Саратовского университета Петром Васильевичем Голубковым (1899–1973), работать бок о бок В. Д. Зёрнову не довелось. И судить о его научно-исследовательских, педагогических и организаторских возможностях он вряд ли мог объективно. Те же, кому посчастливилось непосредственно наблюдать за деятельностью П. В. Голубкова, прежде всего его саратовские коллеги, напротив, до сих пор хранят о нём самые тёплые воспоминания.
Один из его бывших учеников, а ныне профессор физического факультета Саратовского университета В. В. Игонин, вспоминая о своём учителе и наставнике, пишет: «Профессор В. Д. Зёрнов открыл физику в Саратовском университете, создал её материальную базу. Профессор К. А. Леонтьев внёс «дух и букву» физической, в широком смысле, школы великого П. Н. Лебедева в нашу альма-матер. Действенную реализацию этого обеспечил и претворил его ученик Пётр Голубков. Главный стержень школы Лебедева – фундаментальность исследований передовой науки, их разнонаправленность, а не узкая школа одного направления личной работы руководителя. Школа – это комплекс научных направлений, курируемых шефом. Профессор Голубков, – подчёркивает далее автор статьи, – став руководителем кафедры и вскоре факультета (первый раз он был деканом физмата в 1932–1935 гг.), повёл целенаправленную работу. Он глубоко осознавал, что успех любой школы определяется её составом. И уже в 1934 г. на физическое отделение факультета приглашаются из ЛФТИ В. П. Жузе (физика полупроводников), Е. Ф. Гросс (оптика), Г. А. Остроумов (электроакустика), Г. Ф. Далецкий и Н. А. Мандрыка (физика диэлектриков). Тогда же из МГУ – Д. И. Блохинцев (теоретическая физика) и из Ленинградской центральной радиолаборатории В. И. Калинин (радиофизика). Приехали Н. К. Трифонов и Б. П. Никольский (химфизика). На математическое отделение из МГУ пригласили И. Г. Петровского, А. Я. Хинчина, А. Г. Куроша.
Как видно, – заключает Игонин, – приехавшие учёные представляли почти все основные направления физико-математической науки того времени, т. е. комплекса направлений, а отнюдь не одного…» (Игонин В. Горжусь своим учителем // Саратовский университет. 2001. Сентябрь. № 12).
У автора – «Переселение на новую квартиру. Так, разные картинки из жизни».
Профессору В. А. Павлову, например, дабы не умереть с голоду самому и хоть как-то прокормить домочадцев, пришлось даже обращаться в Правление университета с просьбой разрешить «использовать небольшой участок земли на университетском дворе для посева свёклы и картофеля» (ГАСО, ф. 332, оп. 1, д. 61, л. 42об.). Не изменился в лучшую сторону быт саратовских учёных и в последующие годы, «большинству приходилось искать заработок на стороне, продавать имущество, а подчас и книги и всё же временем буквально голодать…» (там же, д. 166, л. 2об.).
Ознакомительная версия.
