— А нет ли у тебя вилок? — спросил хозяина Кюхельбекер.
— Вилок не держим, черному народу это не требуется.
— А как же они едят говядину?
— Знамо дело, на то и пальцы есть.
Пушкин снова расхохотался. И вслед за бароном опустил гремящую на цепи ложку в щи.
Похлебали щи из одной чашки. Съели говядину, отрезая мясо ножом и руками отправляя его в рот. Говядина оказалась вкусной. Уходя, барон Дельвиг сунул в руки хозяину сверху полтинник, и эта щедрость показалась ему столь необычной, что он сначала не верил глазам своим и не знал, что сказать. А когда друзья выходили, он с низкими поклонами кричал им вслед:
— Милости просим и вперед жаловать!
Но до Жуковского в этот раз не дошли. Недалеко от его дома Пушкин вдруг громко захохотал.
— Ты чего? — поинтересовался барон.
— Да так. Эпиграмму вчера написал… Вот вспомнил…
— Скажи, — попросил Кюхельбекер.
— А не обидишься? Она до тебя, друг Кюхля, относится.
— Не обижусь. Читай скорее…
— Читай, — вдруг закричал Дельвиг и обхватил Кюхельбекера сзади. — Я его держу.
— Да пусти ты, Тося, — слабо отбивался Вильгельм.
Боратынский, призрачно улыбаясь, смотрел на их шалости.
— Уж коли держишь его, то пожалуйста, — согласился Пушкин. — Жуковского как-то пригласили на вечер, а он не пришел. Его спросили, почему вы не почтили нас своим присутствием? Василий Андреевич со свойственной ему откровенностью отвечал, что у него был понос и к тому же пришел Кюхельбекер, и ему пришлось остаться дома.
За ужином объелся я,
А Яков запер дверь оплошно —
Так было мне, мои друзья,
И кюхельбекерно и тошно.
Боратынский с Дельвигом покатились со смеху. Боратынский ржал как лошадь и бил ногой в мостовую как копытом. Заливался хохотом и сам Пушкин. Отпущенный Кюхельбекер стоял неподвижно, хлопая глазами и пошмыгивая носом.
— Ой, не могу, мне кюхельбекерно сейчас будет, — вскричал Боратынский, держась за живот.
Кюхельбекер переводил свой взгляд с одного на другого. Так длилось некоторое время. И вдруг он затопал ногами и завопил:
— Стреляться! Немедленно! На шести шагах!
— Брось, Кюхля! Ты обещал не сердиться, — попытался успокоить его Пушкин, дружески улыбаясь. У Кюхли, кажется, начиналась всем знакомая по Лицею истерика. — Пойдем к Василию Андреевичу. Вон Козлов приехал.
Александр увидел, что у подъезда дома Жуковского на Крюковом канале стояла коляска, из которой Лукьян, слуга Козлова, с помощью слуги Жуковского Якова выносил своего барина. В руках у Козлова была трость, которой он издалека поприветствовал молодых друзей.
— А то Яков дверь еще запрет, — все так же улыбаясь, добавил Александр.
— Дверь? Понос? Кюхельбекер и понос?! Дверь и Кюхельбекер?! — с ненавистью, заговариваясь, смотрел на него Вильгельм. Рот его кривился и дергался. — Ты мне за это ответишь! — Он повернулся к Дельвигу: — Любезный барон, попрошу вас как друга быть моим секундантом.
— Забавно, — печально произнес Дельвиг и добавил: — Как тебе, Виля, будет угодно. — Он уже не смеялся, видя всю серьезность намерений своего друга. — Но, право, смешно обижаться на дружескую шутку.
— Он перешел все границы! Я заставлю его ответить!
— Ну прости меня, — сказал Пушкин.
— Стреляться, — упорствовал Вильгельм.
— Он же извинился, — попытался поправить дело барон.
— Никаких извинений!
— Оставь его! Стреляться так стреляться! Как тебе будет угодно, — согласился Пушкин. — Мне тебя бояться нечего: ты не белая лошадь и не белокурый человек… К тому же я должен сначала жениться, а до дуэли не успею, — пожал плечами Пушкин.
— Все шутишь, да? Шутишь?! — вскрикивал Кюхельбекер.
— Отчего же шучу?! Будешь моим секундантом? — Пушкин обратился к Боратынскому, которому ничего не оставалось делать, как согласиться. Хотя после одной истории в Пажеском корпусе, откуда Боратынский был исключен и про которую друзья не знали всех подробностей, он никак не мог мешаться ни в какие дела. Ему участие в дуэли грозило гораздо более серьезными последствиями, чем другим.
— Хорошо, — сказал Боратынский. — Только давайте, друзья, стреляться, как у нас, егерей, обучают застрельщиков.
— Как?! — поинтересовался барон Дельвиг.
— Прикладыванием в глаз…
— В глаз? — удивился Кюхля.
— Да. Происходит это так: застрельщик с незаряженным ружьем становится в четырех шагах от обучающего и целится в его правый глаз! А обучающий этим правым глазом следит, правильно ли тот прикладывает ружье. — Евгений жмурился, показывая, как целится застрельщик и смотрит в дуло ружья обучающий. — Иногда на полку насыпают порох, только тогда целится обучающий, чтобы ученик научился не бояться вспышки пороха.
— Так ведь на четырех шагах да в глаз — это верная смерть, — ужаснулся против воли Кюхельбекер.
— На шести может быть то же, Виля, — усмехнулся Боратынский и переглянулся с Пушкиным.
— И все-таки лучше на шести, — не так уже напористо сказал Вильгельм. — В глаз это варварство какое-то.
Через два часа уже ехали на Волково поле, где обыкновенно происходили дуэли, Дельвиг с Кюхельбекером, Боратынский с Пушкиным.
Тянули жребий. Кюхельбекеру досталось стрелять первому.
— Слава Богу, — усмехнулся Пушкин.
Дельвиг, стоя неподалеку от Кюхельбекера, который уже поспешил занять позицию, в последний раз предложил примириться. Пушкин, в который раз уже, согласился. Но Вильгельм замахал руками и закричал на одной ноте:
— Не хочу-у! Только стреляться! К барьеру!
— Пусть стреляет, — спокойно сказал Пушкин, вставая к барьеру и поворачиваясь лицом, и вдруг, засмеявшись, крикнул Дельвигу: — Барон, лучше встань на мое место! Здесь безопасней!
— Что?! — снова вскричал Кюхельбекер и резко повернулся к Дельвигу, рука его дрогнула, и он нажал на курок. Пуля пробила фуражку у Дельвига.
— Ого! Забавно, — сказал барон, снимая фуражку и рассматривая дырку.
Пушкин захохотал и, отбросив пистолет в снег, побежал к Кюхельбекеру.
— Встань к барьеру! Стреляй! — кричал тот. — Стреляй! Так не честно!
Но Пушкин обнял его:
— Полно дурачиться, мой милый, пойдем чай пить, коли ты водки не пьешь!
— К тому же в ствол набился снег — стрелять нельзя! — подошел к ним Боратынский, неся пистолет Пушкина.
— Подайте друг другу руки, — предложил барон.
Кюхельбекер улыбнулся. После нечаянного выстрела всю злость и обиду как рукой сняло. Он охотно подал Пушкину руку.
