Отец Ивана, великий князь московский Василий Васильевич (Василий II, или Василий Темный), прожив бурную и трагическую жизнь, умер в возрасте 47 лет в 1462 году. В 9 лет он потерял отца, в 19 — престол, в 30 лет попал в плен к татарам, а вернувшись из плена, был ослеплен своими двоюродными братьями Дмитрием Шемякой и Иваном Можайским. Не сломленный этими ударами судьбы, Василий со временем сумел вернуть себе московский престол и в урочный час передать его старшему сыну Ивану.
Увечье дало повод для его прозвища — Темный. Однако это был лишь повод. Подлинный смысл уникального прозвища Василия II — своего рода историческая загадка. На языке того времени слова «темный» и «слепой» не были абсолютно тождественны. Они различались своим содержанием. (Этой тонкой разницы не смог уловить австрийский посол Сигизмунд Герберштейн, который в своих знаменитых «Записках о Московии» называет отца Ивана Великого «Василий Слепой») (4, 65).[1] «Слепой» — это всего лишь обозначение физического недостатка. В XV веке известно несколько князей и бояр, носивших прозвище «Слепой». Но нет ни одного, кроме Василия II, кого бы называли «Темным». Это имя звучит как проклятье. Но в нем же — отзвук жалости и прощения. (И как тут не вспомнить Гоголя, восхищавшегося точностью и выразительностью народных прозвищ!)
Историки обычно затруднялись сказать что-либо определенное о достоинствах Василия Темного. Чаще всего его представляли полным ничтожеством. Однако будем справедливы к этому вечному неудачнику и при вынесении вердикта учтем хотя бы то, что при всех своих слабостях и пороках этот человек был единственным в русской истории слепым полководцем, не проигравшим ни единого сражения; что даровитые и верные люди, которыми он окружил свой трон, едва ли были так безнравственны, чтобы служить явному негодяю или ничтожеству; что зная о жестокости некоторых расправ, учиненных Василием II, мы ничего не знаем об их причинах.
Иван с самых ранних лет был неизменно рядом с отцом, служил ему помощником и поводырем, был посвящен в самые сокровенные тайны московского двора. Бедствия, выпавшие на долю отца, лишили его беззаботного детства. Но они же дали ему раннюю и холодную опытность. Без этой суровой школы Иван никогда бы не стал первым Государем. И потому рассказ о жизни князя Ивана мы предваряем обстоятельным повествованием о делах Василия Темного. Здесь, в темных тайниках души Слепого — ключ к сложному характеру нашего героя, к его добродетелям и порокам, подвигам и преступлениям. И даже когда он искренне хотел быть милосердным — тень ослепленного отца вставала на его пути, требуя беспощадности к врагам. Память о галицком мятеже, едва не погубившем все московское дело, была не называемой, но всегда подразумеваемой парадигмой московской политической борьбы второй половины XV столетия.
Воспоминания об отце — лишь один из маяков, светивших нашему герою. Другим была Библия с ее острым ощущением близости Бога и величавыми образами древних царей— Божьих избранников и спасителей своего народа. Иван был первым из московских князей, кто не на словах, а на деле стал царем — могущественным и независимым правителем обширной страны. Он свергнул власть ордынского «царя» и на ее развалинах построил свое царство. И где, как не в Ветхом Завете, он мог найти близкие ему по духу образы великих правителей — Моисея и Иисуса Навина, Давида и Соломона? До конца своих дней Иван искал в Библии ответы на вопросы, которые ставила перед ним жизнь. Понять дела и замыслы «государя всея Руси» можно только с Библией в руках.
Помимо отцовских заветов и библейских глаголов, у Ивана был и еще один ориентир — неписаные правила поведения государя, выработанные долгой чередой правителей, управлявших народами. Диктатура — сложное и опасное ремесло. Подобно горячей лошади, она покоряется лишь умелому наезднику. Диктатору необходимо глубокое знание противоречивой человеческой природы. Это знание дается не только собственным опытом и размышлением, но также чтением древних летописей и хроник. Постепенно каждый государь вырабатывает свою собственную негласную систему поведения. При всем многообразии этих систем в них можно увидеть немало общего. Этот универсальный механизм единоличной власти ярко изобразил в своем знаменитом трактате «Государь» младший современник нашего героя, итальянский мыслитель Никколо Макиавелли (1469–1527). Его горькие сентенции — еще один ключ к деяниям Ивана Великого.
Наш герой представляет собой невиданный ранее на Руси тип правителя — могущественного, умного и хищного диктатора, в деяниях которого благочестивая риторика и социальная демагогия соседствуют с грубым произволом. В нашем рассказе об Иване III читатель не раз повстречает слова «диктатор» и «диктатура». Слова эти звучат несколько неожиданно применительно к средневековой Руси. Однако не будем пугаться непривычного, но заглянем в суть вопроса. Как определенная форма правления, диктатура существует с глубокой древности. Она предполагает сосредоточение в руках одного лица законодательной, исполнительной и судебной власти. Самодержавие — это лишь историческое название российской диктатуры.
Сегодня понятие «диктатура» приобрело сугубо негативное, одиозное значение. Однако опыт истории свидетельствует о том, что в некоторых случаях именно диктатура может оказаться спасительной для общества в целом. «Там, где развращенность всех достигла такой степени, что ее не в состоянии обуздать одни лишь законы, — говорил Макиавелли, — необходимо установление вместе с законами превосходящей их силы; таковой силой является царская рука, абсолютная и чрезвычайная власть которой способна обуздывать чрезмерную жадность, честолюбие и развращенность сильных мира сего» (117, 178).
То, что Макиавелли несколько туманно называет «всеобщей развращенностью», можно определить и в более строгих терминах. Обычно диктатура возникает тогда, когда общество стремится выйти из политического кризиса, сплотиться для отпора внешнему врагу или решить необычайно сложные социально-экономические задачи. В этих ситуациях максимальное сосредоточение власти в одних руках может оказаться весьма эффективным. Разумеется, диктатура никогда не бывает абсолютной. Любой диктатор, чтобы не быть свергнутым, должен считаться с интересами правящего класса, религией (или идеологией) данного общества и многими другими вещами. Он должен тонко чувствовать меру своих возможностей. Он должен учитывать и то, что произвол одного лица тяготит всех остальных. Люди инстинктивно тянутся к самостоятельности. Однако жизнь показывает, что диктатура окончательно уступает место более мягким формам власти лишь по мере роста экономического благополучия общества и ослабления внешней угрозы.
