Ознакомительная версия.
1
«Но иногда, на дне зеркал» [5]
Послушай, Китти, давай-ка поразмыслим, чей же это был сон! Это вопрос серьезный, милая, так что перестань, пожалуйста, лизать лапу! Тебя ведь умыли сегодня! Понимаешь, Китти, сон этот приснился либо мне, либо Черному королю. Конечно, он мне снился — но веде и я ему снилась! Так чей же это был сон? Неужели Черного короля, Китти? Кому же это знать, как не тебе? Ты ведь была его женой, милочка! Ах, Китти, помоги мне решить! Оставь на минуту свою лапу!
Кэрролл Льюис. Алиса в Зазеркалье[6]
Мама рассказывала: маленькой девочкой, еще до того, как их дом в Лондоне разбомбили, она часто по ночам покидала постель и открывала дверь из детской на черную лестницу, которая вела на кухню. Спускалась на цыпочках, дабы убедиться, что дверь на кухню заперта и слуг нигде нет. Потом, расправив белую ночную рубашку, потихоньку приподнималась над полом и летала взад и вперед по коридору. Она знала, что это не сон, — просыпаясь по утрам после полетов, видела, что кончики пальцев, которыми она касалась потолка, были в пыли[7].
Моя мать была «спрятанным» ребенком. Она, как и многие английские дети того времени из высшего общества и граничащих с ним средних слоев, росла в детской под присмотром прислуги. Ребенком я то и дело слушала мрачные рассказы о жизни в детской. Единственным светлым воспоминанием была добрая гувернантка, нянечка Рид, ненадолго задержавшаяся в доме: она брала маленькую Клэр с собой, когда навещала свою семью. Нормой скорее были такие, как пришедшая на смену нянечке Рид швейцарская немка, которая, среди прочих своих очаровательных привычек, имела обыкновение после обеда усаживать Клэр на горшок и не отпускать, пока та не «сделает свое дело», или до ужина, что случалось чаще. Я также узнала, что маму отправили в монастырскую школу, едва ей исполнилось пять лет, и монахини заставляли ее, кроху, мыться, завернувшись в простыню, чтобы не прогневить Господа наготой. Ребенком, сидя в ванне, я часто думала, как ужасно чувствовать на себе мокрую простыню: ты путаешься в ней и неудержимо скользишь к сливу. Когда я, обстрекавшись сумахом, попала в больницу, мама рассказала мне, что в монастыре с ней случилось то же самое, и монахини — через простыню, разумеется, — терли ее щетками с головы до ног, не жалея щелоку, сдирая жгучую сыпь.
Одного я не могу понять: зачем ее туда отправили. Когда я была маленькая, то не задавалась этим вопросом, предполагая, что всякие каверзы просто обрушиваются на детей, и это столь же непреложно, как катехизис. Но сейчас мне, взрослой, это показалось бессмыслицей, и я спросила у матери, в чем было дело. И та ответила, что тогда, осенью 1939 года, над жизнями большинства Лондонцев грозной тенью нависала война. Когда немцы начали «блицкриг» в Европе, люди, у которых были средами и «хоть крупица здравого смысла», говорила мать, забирали свои семьи из Лондона и уезжали к друзьям или родственникам в деревню. У Дугласов были и родственники в деревне, и деньги; тем не менее Клэр и ее брата Гэвина засунули в поезд, одних, без сопровождения, «вместе со всеми этими бедными детишками», и эвакуировали в монастырь Сент-Леонардс-он-си. Сент-Леонардс был до крайности неудачно расположен, прямо напротив Дюнкерка, и вскоре всех детей снова эвакуировали, на этот раз в глубь острова, в аналогичный монастырь: мама помнит только, что он был похож на целый город из красного кирпича. Ей было пять лет.
У старшего брата бесполезно было искать утешения — в семь лет у него уже проявилась ярко выраженная наклонность мучить животных и маленьких девочек. «Ему нравилось причинять боль, но он этого очень стеснялся, бедняжка». — «Почему?» — спросила я, благодарная матери за то, что она никогда не подпускала «бедняжку», покуда тот был жив, близко к своей дочери. — «Мама, что стряслось с Гэвином?» Ответ был ясен и недвусмыслен: «Тип, который доставал для матери мясо на черном рынке, был педерастом. Когда он приходил к нам домой, то пару раз приставал и ко мне, но, слава богу, его больше интересовал брат. Думаю, Гэвин после этого так и не пришел в себя».
Когда осенью 1941 года Джером Сэлинджер опубликовал свой первый рассказ «Подростки», семилетнюю Клэр и ее девятилетнего брата Гэвина посадили в поезд до Саутгемптона, где их встретила гувернантка. Она сказала детям, что в их дом попала бомба, и он сгорел дотла. Дугласов в этот вечер не было дома, но вот любимый котенок Клэр, Тигр Лили, пропал. Без каких-либо дальнейших объяснений гувернантка посадила Клэр и Гэвина на пароход «Скифия». Исполнив свой долг, она повернулась и пошла прочь.
Пароход был битком набит испуганными, плачущими детишками, которых отправляли в безопасные Соединенные Штаты переждать войну. Неизменно, словно от этого зависела ее жизнь, Клэр каждый день выходила на палубу и махала рукой детям, сгрудившимся на палубе такого же парохода «Бенарес», который перевозил точно такой же груз — детей без сопровождения взрослых и следовал рядом со «Скифией», почти борт о борт. Дети махали в ответ. Через несколько дней после отплытия из Саутгемптона, как раз когда Клэр и те детишки махали друг другу, немецкая торпеда пробила борт «Бенареса». Раздался взрыв, вспыхнуло пламя. В немом ужасе Клэр смотрела, как соседнее судно тонуло, как прыгали и кричали объятые пламенем дети.
«Скифия» прибыла в Галифакс, в Новой Шотландии. Из Галифакса Клэр и Гэвин одни поехали поездом в Джорджию, в город Уэйкросс, в свою первую приемную семью. 7 декабря этого года, когда японцы бомбили Перл-Харбор, они оставались еще в Джорджии. Из за повадок Гэвина они до конца войны поменяли восемь американских домов. «И ты можешь догадаться, что случается с маленькими девочками в таких приемных семьях…» поведала мне мать будто под большим секретом, о котором нельзя говорить, а можно только намекнуть.
Вторая семья, куда их определили, жила в Тампе, во Флориде. Мать помнит, как ужасно обгорела на солнце, и приписывает меланому, которая появилась у нее в зрелые годы, своему пребыванию в Тампе. Следующим их приютом, примерно в то время, когда штаб-сержант Джером Сэлинджер готовился сесть на корабль и отправиться в Европу, Клэр была в Уилмингтоне, штат Делавер, где около года посещала школу Тауэр-Хилл. Потом их определяли в семьи в Аллентаун, штат Пенсильвания; Си-Герт — Нью-Джерси, и Глене Фоле — Нью-Йорк.
В детстве я никогда не слышала об этих местах. Однако же мать их мгновенно припомнила. «Уэйкросс, Тампа, Уилмингтон…» — эти города, в том порядке, как их с братом туда определяли, она буквально пересчитала по пальцам, как мой четырехлетний сын — дни недели.
Ознакомительная версия.
