Мы элита округа, трам-тарарам. Очень маленькая, но гордая войсковая часть. Всего-то полтораста морд, солдат и сержантов поровну, треть офицеров и прапорщиков была в Афганистане. Самое мощное на планете Земля самоходное вооружение. Минометы и пушки с нежными цветочными именами «Тюльпан» и «Пион». После развертывания до полного штата каждый дивизион получает собственное знамя.
У нас в парке техники на зимних квартирах стоит бесхозный танк. Какая-то мелочевка, кажется, Т-55. Танк попал к нам случайно, и мы уже который год не можем от него избавиться.
Загоняли пушку на трейлер, везти в Киев на показ, а она вместе с трейлером перевернулась. Все от хохота чуть не уписались. Знали, конечно, что мы идиоты, но не до такой же степени! Самоходка на боку лежит, трейлер тоже, и у МАЗа, который должен их тащить, половина колес в воздухе болтается. Целый день пушку дергали туда-сюда двумя тягачами. Сорок семь тонн. Жертв и разрушений нет. Ёкарныбабай. Какая прочная и надежная боевая машина. Даже трейлер не помялся.
Собираясь по тревоге, в суматохе и толкучке согнули автомат. Сделали кипятильник из сапожных подков – вылетели пробки. Один с пушки рухнул так, что комиссовали. Другой запузырил себе в глаз краской из пульверизатора, чуть не окривел. Третьего укусила в щеку оса, он схватил углекислотный огнетушитель с температурой струи минус восемьдесят, шарахнул по осиному гнезду, осы вылетели, укусили его для симметрии в другую щеку, он уронил на себя огнетушитель и обморозил руку. Двое вернулись из увольнения и заблевали полказармы. Кроме шуток – оба пушечных дивизиона прибежали к нам спать под кровати. Еще один шел бухой через железнодорожные пути, видит, на рельсах пьяный комбат лежит, Анну Каренину изображает. Растолкал, увел с путей, может, жизнь спас офицеру, а комбат его запомнил и назавтра за самоволку вздрючил.
Командир «взвода хранения и обслуживания» решил слазать посмотреть, что творится на крыше бокса, и с лестницы чуть не упал от ужаса: по всей крыше сушилась конопля. Я в новогоднюю ночь сверзился с забора – при парадной форме, с бутылкой самогона и громадной совковой лопатой в руках, – прямо на головы заступающему караулу ракетчиков. А зампотех майор Крот объявил лежачую забастовку: отказался выполнять служебные обязанности, притащил в кабинет солдатскую койку и пообещал в штабе поселиться насмерть, пока ему не улучшат жилищные условия. А один прапорщик, залив глаза, стрельнул из «макарова» в зама по тылу, потому что тот передвинул его в очереди на автомобиль. Прапора услали в отпуск, через месяц он пришел бородатый и еще более пьяный, бегал по штабу, искал зампотыла, не нашел и уволился. Чуть не погиб на боевом посту начальник Особого Отдела майор Рогачкин. Он подсматривал из кустов, как секретчик жжет на помойке обрезки карт. Надеялся потом отыскать уцелевший кусочек и устроить секретчику веселую жизнь. А в помойке валялся оброненный кем-то трассер. Стрельнуло. Рогачкин и секретчик ускакали в разные стороны на четвереньках.
Были, конечно, в нашей гарнизонной жизни и светлые, радостные дни. Вот я веду строй, ребята поют народную артиллерийскую песню «Если близко воробей, мы готовим пушку…». Очень красиво, с раскладкой на все двадцать восемь голосов. Выворачиваем из-за угла, а перед нами – управление бригады в полном составе. Комбриг отзывает меня в сторону и спрашивает:
– Скажите честно сержант, вы что, без этого не можете?! Вот скажите: товарищ полковник, я не могу не выё…ться! Ну скажите!
Я смущенно ковыряю сапогом бетонку. Минотавр, красный до кончиков рогов, показывает мне издали кулак. Полкан выдает свое коронное: «Служба войск несется архискверно!» и уходит. Начальник штаба застраивает офицеров, и начинаются какие-то шумные разборки внутри управления. «Да идите вы на х…. товарищ подполковник! – Сами идите на х…. товарищ подполковник!». Зам по вооружению покидает строй и действительно – куда-то идет. Черт его знает, куда.
– Сержант! – орет мне начальник штаба. – Если твои люди не перестанут хохотать, я подам вам команду «Кругом»!
Минотавр оглядывается, снова грозит кулачищем, но сам тоже ржет.
Очень вдруг захотелось ругнуться матом. Нет, не буду.
Так вот, про тот зимний полигон 1989-го года. Я караулил ночью у входа в полевой парк, с пустым автоматом на шее. Не полагалось нам патронов. На фиг нам патроны, у нас атомная бомба есть. Она вообще-то мина, но мы ее для солидности бомбой звали. Потом, мина на бомбу похожа, тоже с хвостиком.
Шучу, конечно, патронов не давали – догадываетесь, отчего. ББМ была знаменита на всю Белую Церковь, напичканную войсками, как самая «неуставная» часть. А я служил в самом неуставном дивизионе этой самой неуставной части. И дай мне волю, по молодости не отказался бы кое-кого тихо пристрелить и тихо закопать. Потом все изменилось, наш призыв задушил дедовщину, мучился из-за ее отсутствия (по казарме стало невозможно пройти), но держал марку. Молодые получали в лоб, если отказывались работать. Глумиться и издеваться, бить для собственного удовольствия, заставлять стирать и подшивать свое барахло считалось дурным тоном. Офицеры это знали. А патронов не давали все равно!
Понимая, что не словят пулю, командиры и начальники совались в парк бесстрашно, со всех направлений, дабы вздрючить усталого бойца за сон на посту. Мой комбат капитан Масякин меня конкретно пас. Пока я ему не устроил «случай в карауле».
Полевой парк – это участок приднепровской степи, обнесенный невысоким заборчиком из колючки. За заборчиком стоит наша техника. На входе шлагбаум и две палатки. В одной храпит дежурный по парку (офицер) с дневальными, в другой начкар (сержант) с караульными. Между палатками хожу кругами я. Вытоптал себе валенками что-то вроде лыжни в промерзшем песке, и вращаюсь. Это единственный способ не спать. Температура минус один, и одежда теплая – зимний танковый комбинезон, я в нем давеча на голой земле дрых. Если присядешь на ящик для чистки сапог, уснешь тут же. Однажды так и задремал. Очнулся уже когда Масякин отстегивал у моего автомата магазин.
– Спишь, – говорит, – на посту, зараза!
– Нет, – говорю, – просто глубоко задумался.
– Чего-о?
– Товарищ капитан, если бы я и правда заснул, то спросонья от испуга наверняка двинул бы вас прикладом в зубы.
Не знаю, может, у него с ударом по зубам были связаны тягостные воспоминания, но капитан молча отдал мне магазин и ушел, не попрощавшись.
Нет, спать нельзя. Это теперь дело чести, никогда больше в карауле не засну. Хожу кругами. И вдруг нюхом чую: идет Масякин меня проверять. А я возьми, и спрячься за пушку. Бронтозавра видели? Эта пушка сквозь него проедет и не заметит. Прячься, не хочу. Масякин приходит и обнаруживает: часового нет. Осчастливленный, капитан рысью несется вперед. Надеясь застукать меня спящим на броне или вообще со спущенными штанами. И тут я крепко втыкаю Масякину ствол в почку, и говорю: «Стоять!».
