Андрей Немзер
I. Предыстория [1] «Повесть наших отцов»
Памяти моей матери Марины Казимировны Баранович
Маша семья по линии маминого отца, Казимира Феофиловича Барановича, происходила из польского дворянского рода. Его бабка бежала с детьми от Наполеона из Польши в Россию. Еще в начале девятнадцатого века все они осели в Москве. Отец деда окончил медицинский факультет университета и стал врачом. И дальнейшем он приобрел лечебницу на Воздвиженке (впоследствии Кремлевская больница), где лечил всевозможными водными процедурами, главным образом, всякие нервные расстройства. Кроме того ему принадлежал санаторий «Азау» на Северном Кавказе. После его смерти и то и другое перешло к моему деду, также окончившему университет и пошедшему по стопам отца. Мать деда. Ольга, тоже полька, умерла сравнительно молодой, оставив четырех детей, старшего Станислава, Казимира (моего деда) и двух сестер Анжелику и Любомиру. Сын Станислава, Игорь уехал в двадцатые годы за границу и навсегда остался в Париже. Муж старшей сестры — белый офицер, погиб в гражданскую войну, а их самих, не знаю уж какими судьбами, занесло в Феодосию. Анжелика умерла во время войны, а Любомира ушла с немцами. После войны мама получила от нее письмо из Германии, где она жила в инвалидном доме. Она жаловалась на судьбу и мечтала вернуться в Россию.
Дед был хорошим врачом и талантливым организатором — поставленные на широкую ногу лечебница и санаторий пользовались хорошей репутацией; обладая большим шармом, он пользовался любовью пациентов, особенно дам, а обслуживающий персонал его просто обожал. Он был образованным человеком, знал несколько европейских языков, хорошо пел и был одним из лучших танцоров Москвы, нередко открывая полонезом и мазуркой балы в Благородном собрании (Колонный зал). Всю Первую мировую он находился в действующей армии старшим врачом 21-го передового отряда Красного Креста, лечебницу в это время превратили в лазарет, после революции она была национализирована. Некоторое время, правда, Казимир Феофи лович еще оставался главным врачом, но, когда от него потребовали, чтобы комиссаров лечили и кормили по высшему разряду, а простых смертных иначе, он отказался работать на таких условиях и ушел из лечебницы. В 18-м году К.Ф. был арестован (и выпущен только благодаря тому, что муж сестры его покойной жены, С.Крамер лечил Ленина), больше месяца он просидел в камере смертников. Он вышел из тюрьмы, по словам мамы, другим человеком, — мрачным, суровым, утратившим веру в жизнь и людей и остался таким до конца дней.
В 1899 году Казимир Феофилович женился на моей бабушке, Александре Владимировне Орловой. Мать ее была из крестьян, а отец интеллигент-разночинец, он дружил с Толстым. В семье сохранился рассказ о том, как бабушку, еще девочкой, отец послал с каким-то поручением к Льву Николаевичу, и тот угощал ее гречневой кашей.
В 1901 родилась моя мама, а еще через два года появился на свет ее брат, Максимилиан. При жизни бабушки. Александры Владимировны, они обычно проводили лето в Финляндии, так было и в год ее смерти.
Мать М.К. Баранович, А.В. Орлова
Она заболела дифтеритом и умерла, когда маме не исполнилось и шести лет. Какое-то время дети оставались под присмотром няни, мама ее обожала (помню как она рыдала, вернувшись с ее похорон) и не могла понять, как мог отец отказать ей. когда дети подросли, — ведь она больше чем кто бы то нн было как могла заменяла им мать.
Большое участие в судьбе детей, оставшихся без матери, принимала мамина крестная, Юлия Стукен, ближайшая подруга Александры Владимировны. Мама с братом часто гостили летом у нее на даче в Кунцеве. У тети Юлии были свои дети, так что устраивались разные игры, ставились спектакли, играли в теннис, в этих затеях принимали участие и дети, и подростки, но это было уже несколько позже, когда мама была постарше. Как-то крестная (она была очень богата, ей принадлежал один из первых автомобилей в России) подарила маме шкатулку с драгоценностями, но мамины тетки, решив что мама еще мала, чтобы самой распоряжаться такими вещами, поместили ее в домашний сейф, где она и была реквизирована во время революции. К крестной мама была очень привязана, и та платила ей такой же любовью, но будучи замужем за американцем, она много времени проводила не в России. Дед детьми не занимался, подбрасывая их то одной, то другой тетке, у которых тоже были свои семьи, поэтому в сущности они были заброшены и не знали, что значит родительский дом.
В шесть лет Марину отдали в Хвостовскую гимназию, считавшуюся одной из лучших в Москве. Мама была самой маленькой, и старшие гимназистки играли с ней, как с куклой. Живя одно лето под Москвой, мы встретились с сестрами Хвостовыми, — приветливыми доброжелательными старушками, и я была рада, что познакомилась с первыми мамиными наставницами, также как и с семьей Гнесиных, с которыми дружил дед, а мама в детстве занималась музыкой, уже в конце 40 — 50-х, когда мы бывали на концертах в гнесин- ской школе (а концерты там бывали замечательные: играли Г.Нейгауз, М.Юдина), они не раз зазывали нас к себе, поили чаем, расспрашивали о нашей жизни. Так и сохранились в памяти огромные, излучающие доброту глаза сестер Гнесиных и их пышные седые волосы.
В гимназии, однако, мама проучилась недолго, после чего отец поместил ее в Екатерининский институт благородных девиц (после революции там находился Дом Советской Армии). Сохранился альбом с карандашными портретами, сделанными мамой, ее одноклассниц, чем-то похожих из-за причесок и формы, и не то, чтобы все до одной красавицы, но общий отпечаток на лицах, вероятно, как у всех девушек шестнадцатого года.
У мамы было много подруг, близкие отношения с которыми сохранились чуть ли не на всю жизнь. Они нередко собирались у нас и вспоминали институтские шалости и проказы. Я и сама без конца могла слушать мамины рассказы о ее детстве и не только о детстве, о вербных базарах, о том, как разъезжали с визитами на Пасху, приедут, похристосуются, посидят пять минут и отправляются дальше, чтобы поспеть ко всем родным и знакомым; о том, какие роскошные елки бывали на Рождество, — одна ее тетушка украшала елку только белым и серебром, а у другой была яркая и пестрая, и невозможно было решить, какая же лучше.
Рассказывала мама и о своих игрушках, из которых, из-за переезда из дома в дом, почти ничего не сохранилось, если не считать случайно уцелевших альбомов с открытками. В них было много открыток Елизаветы Бём, чаще всего иллюстрирующих какую-нибудь поговорку — «Старый друг лучше новых двух», «Сердце на месте, когда вся семья вместе», С.Соломко, рождественских, пасхальных и целый альбом английских, среди которых смешная серия с изображением разных проявлений характера и настроений: «гордость», «хитрость», «ненависть», «презрение» и тому подобное.
