Ознакомительная версия.
В 101-й школе царила атмосфера доброжелательности и спокойствия. Нарушений дисциплины, и вообще режима, не было. Так обстояли дела благодаря, в первую очередь, руководителям школы, начальнику генералу Гридневу и его заместителю генералу Алехвердиеву, служакам старой закалки, но с человеческой теплотой. Они делали своё дело с умом и большим тактом. Из нашего выпуска вышло несколько руководителей всей службы и её подразделений — генералы, полковники разведки. Были и неудачники, но их было абсолютное меньшинство. Был и один предатель.
В моём выпуске были и очень известные разведчики. Достаточно вспомнить выдающегося американиста генерала Бориса Соломатина. Он был резидентом в Вашингтоне. Широко известна его личная заслуга в вербовке Уокера. Шифровальщик Джон Уокер привлёк к работе ряд членов своей семьи. Они на долгое время стали нашими ценнейшими агентами в США. Соломатин в Москве получил назначение на должность заместителя начальника разведки. Но вскоре вновь был направлен за рубеж резидентом в Рим. Я, будучи проездом в Италии, следуя в Латинскую Америку, на один день останавливался в Риме (тогда для того чтобы попасть в Латинскую Америку нужно было сделать пересадку в одном из городов Европы). В Риме Соломатин меня встретил. Встреча была тёплой, дружеской, и мы славно поужинали, отведав хорошей итальянской кухни. Отмечу, что Борис Соломатин очень обстоятельно комментировал дело Эймса в беседе с автором книги об Эймсе Питом Ирии «Confessions of a Spy — The real story of Aldrich Ames», «Признание шпиона».
Глава вторая. На должности
Учеба окончена, и каждый из нас на своем месте в центральном аппарате разведки. Я — в европейском отделе Первого Главного управления. Это был в то время Комитет информации при Министерстве иностранных дел СССР. Размещалась тогда разведка в бывших зданиях Коминтерна, неподалёку от ВДНХ. Комитет информации объединял тогда и политическую и военную разведки. Помню, что сидели мы допоздна — до глубокой ночи. Все спецслужбы Москвы так работали. Не спал вождь, не спали начальники, не спали и подчинённые.
Вскоре Комитет информации перестроили. Мы все с мешками дел переехали на Лубянку и заняли верхние этажи здания НКВД. Все огромное здание было заполнено службами: управление контрразведки, пограничники, следственное управление и разведка.
У меня сохранились яркие впечатления от переезда на новое место. Вот одно из них. Моя комната находилась на седьмом этаже с окном во внутренний двор. Двор — это был замкнутый неровный огромный прямоугольник, а посередине двора находилось пятиэтажное квадратное здание с плоской крышей — это и была «Лубянка», знаменитая внутренняя тюрьма госбезопасности. Окна зарешечены, и на всех окнах «намордники», деревянные щиты, закрывающие окно. Вся площадь плоской крыши обнесена глухим забором-стеной, метров пять-шесть высотой. Это место для прогулки арестованных. Виден этот прогулочный дворик только сверху. Из нашего окна я вижу, как в этот «загон» выпускают на прогулку содержащихся в «Лубянке» арестантов. Выпускают только по одному человеку. В то время конвоируемых арестованных можно было случайно встретить в коридоре самой старой части комплекса зданий. Там было следственное управление. Если это происходило, то охранник-конвоир издавал какой-то клич, и ты должен был сразу стать к стене и пропустить идущих. Во времена Хрущёва «Лубянку» (тюрьму) закрыли, и арестованных в здании больше не было. Затем в бывшей тюрьме сделали столовую, но спустя некоторое время и её закрыли. Видимо, обед в таком здании не способствовал аппетиту. Вскоре снесли под корень всё здание тюрьмы и освободили огромный двор. Не знаю, сохранились ли в каком-то виде пресловутые подвалы «Лубянки».
Это был 1952 год. Приближались ноябрьские праздники. 7 ноября, день Октябрьской революции, был главным торжеством в нашей стране. Первое Главное управление (разведка госбезопасности Советского Союза) к мероприятиям внутри страны практически никогда не привлекалась. На этот раз всё было иначе. Нас, значительную группу офицеров разведки, в основном молодёжь, выделили в распоряжение Девятого главного управления КГБ, иначе говоря, управления кремлёвской охраны, как у нас его называли, «Девятка». Использование разведчиков было незатейливым, но, как тогда считалось, очень важным. Мы должны были занять многочисленные важные, с точки зрения безопасности Сталина, места в Большом театре во время торжественного собрания, посвящённого тридцать пятой годовщине Октября. С нами провели соответствующий инструктаж, подчеркнув важность и торжественность задания, затем провели репетицию прямо в зале Большого театра. Каждый занял своё место. Я получил первое место в третьей ложе бельэтажа, т. е. место, с которого хорошо видна сцена и которое закрывает собой два других места в первом ряду этой ложи. Сзади в ложе, стоя, разместился сотрудник «Девятки». Посторонних не было, а нас оказалось в зале довольно много. В каждой ложе, на всех ярусах и, естественно, довольно густо в партере.
Наступил день торжественного заседания — 6 ноября. Мы прибыли в театр задолго до того, как начали пускать гостей и приглашённых. Моя задача была предельно проста — занять своё место и не покидать его на всём протяжении торжественного заседания и концерта. Не помню, что бы меня как-то инструктировали следить за соседями по ложе. Но, видимо, это подразумевалось. И вот появились приглашённые. В моей ложе размещалась делегация компартии Англии. Всего их было человек восемь, из них три женщины. Они долго уступали друг другу два места в первом ряду. Ни одного слова в мой адрес. Я был необходимым атрибутом, частью обстановки, мебелью. Наконец все разместились, двое мужчин остались стоять за рядами, а позади них (и так было в каждой ложе) — офицер-охранник.
Сталин прошёл в президиум не в центр, а занял самое крайнее место за столом, рядом с трибуной. Докладчик начал читать свой объёмный доклад. Но внимание всего зала сосредоточилось только на НЁМ… С трибуны продолжала литься речь, а из-за кулис тем временем вышел помощник и положил перед Сталиным пачку бумаг. Тог вынул очки, надел их (что было очень необычно, т. к. никто не видел Сталина в очках) и начал читать бумаги, делая какие-то пометки карандашом. Доклад читали долго, а Иосиф Виссарионович всё работал с бумагами, ни разу не поднял голову. Закругляясь, докладчик произнёс, как тогда полагалось, нескончаемую здравицу в честь «Великого вождя всех времён и народов». «Да здравствует! — и ещё, и ещё раз. — Да здравствует!».
И далее — эпитеты в высшей и наивысшей степени, и наконец, умолк на самой высокой ноте… И тишина… Мёртвая тишина секунд 30, а то и 40. Сталин не спеша поднял голову, посмотрел в сторону трибуны и, поняв, что доклад окончен, спокойно снял очки, положил их на стол, встал и хлопнул в ладоши… Что тут началось! Зал стоя минут 20 бил в ладоши и скандировал: «Ура! Великому вождю! Ура!» Я также бил в ладоши вместе с моими соседями-англичанами, которые ничуть от меня не отставали. Назовите это теперь массовым психозом. Но это было действительно всеобщее ликование. От Вождя как бы исходило гипнотическое воздействие. Все без исключения смотрели только на НЕГО, и овация продолжалась бы ещё сколько угодно, но ОН приподнял руку и стал усаживаться, и только тогда буря эмоций стала стихать. Дальше всё было по намеченной программе. ОН перешёл в директорскую ложу, начался фантастический концерт: великие певцы Козловский, Лемешев, Михайлов, самые известные скрипачи, выступления балетных звёзд, народные ансамбли плавно сменяли друг друга. Но мы не забывали нашего главного задания на этом вечере, и ничто не могло усыпить нашей бдительности, ведь ОН был ещё в зале, хотя уже в директорской ложе, но на виду.
Ознакомительная версия.
