— Три года, больше года ты уже отсидел, уйдешь по УДО.
— Согласен.
— Ну что? — спрашиваю я у Сергея.
— Три года, приговор завтра. Может быть, надо было стоять до конца?
— Нет, Сергей, ты принял верное решение. Система по-другому не работает.
«Завтра» были три года и заявление на УДО. Через неделю мы расстались. Он уверял, что вернется на свою работу — рабочего на железной дороге — и завяжет с наркотой. Я пожелал ему удачи.
Такая Система. Такие люди. До Порога. На Пороге. Который всех нас когда-то ждет.
"The New Times", 12.09.2011
Сегодня в обществе очень сильны настроения против педофилов. И неудивительно. Явление поистине кошмарное. Результат развращенности пресыщенных людей, ощущающих свою безнаказанность.
Как обычно, политики пользуются любой ситуацией для повышения своих рейтингов. Но «палочная система» при отсутствии реальной судебной защиты порождает не менее чудовищные по последствиям злоупотребления.
Я был знаком с парнем, отбывавшим срок по «педофильской» статье, которому последовательно отказывали во всех прошениях об УДО и снижении срока.
Алексей попал в тюрьму в 19 лет. Сейчас ему 22. Молодой, симпатичный, без наколок и других «тюремных особенностей». Работяга, творит чудеса на стареньком токарном станке.
Его история проста: в подростковом возрасте получил условную судимость. За грабеж. Собственно, ничего необычного — по пьяной лавочке отобрал мобильник у знакомого, через час задержали. Дали четыре года условно.
До сих пор жутко смущается, когда я называю его «разбойником» и прошу объяснить зачем.
За тот случай ему явно стыдно. Даже рассказывать не хочет.
Прошло два года, он учился. В 18 лет познакомился на дискотеке с девушкой — несовершеннолетней. Они стали жить вместе. Дома у ее родителей. Надеялись пожениться, когда будет можно. Но началась кампания по борьбе с педофилией. Поселок небольшой, все всё знают. Участковому потребовалась «палка», и он дал делу ход. И бесполезно писали обращения родители девушки, рыдала на суде сама несостоявшаяся невеста. Судья «все понимала», но у нее тоже «палочная система» и кампания.
Итог — пять лет с учетом неотбытого условного срока.
Это — минимум того, что судья могла дать, не считая факта, что приговор несправедлив в принципе.
Два года Ира ждала Алексея. Они надеялись, что суд пересмотрит дело, что отпустят по УДО. Увы, стало очевидно — никто из бюрократов не решится пойти против «линии».
Даже свидания были невозможны.
Через два года Леша написал Ире: не жди. И перестал отвечать на ее письма.
Я смотрю в его глаза. Нет, там нет влаги — там уже застарелое, глубоко скрытое отчаяние.
Сильный, добродушный парень, какими бывают именно сильные и простые люди. Его лишили не свободы — счастья. Он не ропщет, воспринимает тех, кто старше, кто «начальник», как стихию. Пришла волна и оставила на берегу — одного, без дома, без семьи.
Что тут поделаешь?
А мне горько от этой безнадеги, от безжалостности нашей системы, от воплей людей, не желающих знать правду и требующих одного: «Распять!!!»
Люди, остановитесь, оглядитесь! Не все так просто и однозначно.
Таких несчастных только на моем пути встретилось немало. Некоторых ждут. Ждут долго. Они играют свадьбы. В тюрьме. В семьях появляются дети. А отцы продолжают сидеть как педофилы.
Что мы за люди, раз допускаем такое?
"The New Times", 24.10.2011
Я пишу эти заметки [The New Times писал об этой истории в материале Зои Световой «Цена жизни — ноль», № 25 от 15 августа 2011 г. После публикации приговор по делу был отменен, повторное рассмотрение в Тверском суде Москвы намечено на 30 ноября.] , поскольку хочу передать небезразличным людям то, что ощутил сам, попав в тюрьму
По прошествии времени, из обычной жертвы превратившись в заинтересованного наблюдателя, я обнаружил, что тюремный контингент для многих остается terra incognita. А ведь здесь - каждый сотый житель нашей страны, через тюрьму проходит каждый десятый (если уже не каждый седьмой) мужчина.
Причем тюрьма одинаково кошмарно влияет на большинство и "сидельцев", и "охраняющих". И еще неизвестно, на кого больше.
Обществу что-то надо делать с этой бедой. А для начала о ней надо знать.
Сегодняшний мой рассказ - об "охраняющих".
Сергей Сергеевич
Свободнее прочих в тюрьме ощущают себя сотрудники оперативного отдела. В просторечии - опера. Их официальная задача - предотвращать задуманные преступления и раскрывать уже совершенные. Поэтому они мало ограничены тюремными правилами. Зуботычины и многочасовые разговоры, мобильные телефоны и наркотики - вот далеко не полный список их обычного арсенала.
Опера, как правило, - люди, умеющие и любящие общаться. И говорить, и слушать. Впрочем, бывают исключения.
Двадцатисемилетний начальник оперативного отдела по фамилии Пельше, чье труднопроизносимое имя-отчество по общему согласию давно упростили до Сергея Сергеевича, разговаривать не любит. Упершись в лицо собеседника характерными прозрачно-льдистыми глазами, он отчаянно "буксует" в плену похмыкиваний и междометий. Пока трезв.
Собственно, трезвым он бывает редко. Горящие, как стоп-сигналы, слегка оттопыренные уши и легкий запах гарантируют хорошее настроение и гладкую речь их обладателя. Одновременно предупреждая неосторожных: "Не болтай". Профессиональная оперская память алкоголем не выключается.
Впрочем, уж совсем неразговорчивым собеседникам Сергей Сергеевич вполне может помочь своими, далеко не легкими, кулаками. Бьет он профессионально - следов минимум, а человек неделю охает и писает кровью. Большим грехом здесь такой "разговор" не считают. Общее мнение - не зверь, "вольные опера" работают гораздо жестче.
Помимо кулаков Сергей Сергеевич может и чаем с конфетами угостить, и сигарет дать, и даже позвонить по своему мобильнику позволит. Телефончик, конечно, потом перепишет себе в память.
Приезжающие комиссии Сергей Сергеевич воспринимает, как неизбежное зло. В чем не отличается от всех прочих обитателей колонии. Деньги, чтобы кормить эти многочисленные комиссии, Сергей Сергеевич, как правило, собирает с сотрудников. Но если дело близится к получке, то может послать за "поддержкой" к "сидельцам".
Арестанты к проблеме относятся с пониманием и скидываются. Впрочем, иногда вместо этого просят "продать" обратно что-либо из ранее отнятого - обычно телефон или какой-нибудь другой "запрет". Иногда "высокие договаривающиеся стороны" приходят к консенсусу, тогда происходит сделка.
