— А вот вам, господа, и Детская армия, — сказал за спиной у Миши какой-то остряк.
Миша уже понял, что это бойскауты, которых ему доводилось видеть в Москве, но он не представлял, что они есть в Новочеркасске. Собравшийся народ, несмотря на первоначальное удивление, встретил диковинных голоногих скаутов тепло. Но когда появилась следующая колонна, толпа разом затихла, а потом в разных концах ее послышался дружный смех. Лицо Краснова, решившего с помощью донских скаутов показать Европе «цивилизованный характер» казачьего государства, приняло цвет фамилии. Дурацкий, по мнению атамана, смех публики вызвали герлскауты, девочки в коротких, открывавших круглые нежные коленки юбочках, маршировавшие следом за мальчишками. Поскольку природой им было отпущено взрослеть и наливаться статью раньше своих сверстников, выглядели отроковицы не так угловато, как они, а смелый по тем временам наряд да ветерок, раздувающий юбочки, создал на площади в конце парада какое-то не слишком торжественное, даже легкомысленное настроение. «Генералы» масляно улыбались, говорили «вэлл», «фантастик». Донская земля им явно понравилась.
На следующий день, 26 ноября, в день памяти святого Георгия Победоносца, в Новочеркасске давала парад уже не безусая Молодая армия, а съехавшиеся со всех фронтов и полков георгиевские кавалеры. За день сильно подморозило, посыпался с неба снежок, и даже трудно было представить, что вчера здесь маршировали голоногие скауты и у всех в руках были свежие хризантемы.
На правом фланге войск стояли «деды» — седобородые, костистые, сурово глядящие из-под надвинутых на брови папах, с широкими натруженными, мозолистыми руками, сжимавшими эфесы шашек. На шинелях «дедов» сияли «иконостасы» — кресты и медали на георгиевских лентах, полученные еще со времен Николая I, Крымской войны. Они должны были показать стоявшим в центре и на левом фланге «отцам», георгиевским кавалерам германской войны, что воинская слава Дона все еще жива, что старики, заслужившие на царской службе честь и покой, с надеждой смотрят на них, сынов Тихого Дона. Но фронтовики, такие же сильные и кряжистые, как «деды», выглядели усталыми. Они без отдыха сражались с большевиками, начиная с апреля, однако если весной им еще помогала Добровольческая армия и прикрывали со стороны Украины немцы, то теперь они были на фронте длиной в шестьсот верст одни. Каждый из кавалеров и впрямь стоил десяти обычных красноармейцев, но и было тех раз в десять больше. Слишком велика Россия, а Дон — слишком мал, чтобы сопротивляться ей в одиночку. Казакам сказали сегодня: не ударить в грязь лицом перед союзниками, чтобы те прислали им в помощь дивизию-другую, и они старались, но каждый из них понимал, что для победы нужны не дивизии, а корпуса и армии, причем готовые драться жестоко, изо всех сил, ибо их ожидал противник, которому обещали за победу землю, а ради земли русский крестьянин пойдет до конца. Всего этого Миша еще не знал, как и не знал того, что в последний раз в жизни видит столько георгиевских кавалеров сразу, что звание это скоро отменят, а кресты и мундиры будут спрятаны на дно сундуков, а то и закопаны в землю…
Союзные «генералы», вволю попив, поев и насмотревшись парадов, уехали. Неизвестно, что они доложили своим начальникам, но помощь из-за моря на Донской фронт так и не пришла. Ровно через год Миша видел в станице Каргинской, как казачья армия уходила с Дона в «отступ», уходила навсегда. Выла метель, выли бабы, хватаясь за стремена лошадей, на которых, повесив чубатые головы, сидели их мужья и сыновья. Иные казачки, бросив дом и хозяйство, шли вслед за мужчинами, уводя ревущий и ничего не понимающий скот. Ничто в том движении войск и беженцев не напоминало новочеркасские парады. За понурыми, едущими без строя конными отрядами в тридцать-сорок сабель нескончаемыми вереницами тянулись обозы. Пятисотлетняя история старого Тихого Дона кончилась, начиналась новая — но какая?
Миша считался казаком лишь первые восемь лет своей жизни. В метрической книге Вешенской церкви он был записан как Михаил Стефанов сын Кузнецов, казачьего рода, уроженец хутора Кружилина, и носил такую фамилию, пока Александр Михайлович Шолохов, живший с его матерью, Анастасией Даниловной, без церковного брака, не обвенчался с ней и не усыновил Мишу. С тех пор стал он «мещанским сыном», а сверстники перестали его дразнить на улице Нахаленком, что, как известно, означало на Дону «незаконнорожденный».
Мишина мать, Анастасия Даниловна Черникова, красивая, дородная, статная черниговская крестьянка, с 12 лет жила в услужении в имении Ясеновка, у вдовы войскового старшины Попова. Здесь, к несчастью своему, влюбилась она в сына Поповой, Дмитрия Евграфовича, коллежского регистратора, и вскоре забеременела. Помещица Анна Захаровна, которой она призналась во всем, позвала из хутора Кружилина сваху и попросила ее быстренько найти бесприданнице Насте жениха. Им оказался пожилой вдовец Стефан Кузнецов, казак-гвардеец (или атаманец, как их звали на Дону), человек небедный. Не хотелось идти за него Насте, да куда деваться? Полюбившийся ей страстной любовью обходительный дворянчик Дима, понятное дело, ей руки не предлагал… Обвенчали их со Стефаном Кузнецовым в Еланской церкви, а вскоре кружилинцы стали замечать, что у новобрачной очень уж быстро округлился под платьем живот. Кузнецов, прежде приветливый, стал хмур и порой поколачивал «тяжелую» Настю. Когда же у нее родилась дочь, он был откровенно разочарован: мало того, что ребенок не свой, да еще не казак! С тех пор совсем разладились их с Настей отношения: днем смотрели друг на друга волком, иногда только мирились по ночам. А когда через полгода девочка умерла, пришел и конец семейной жизни. Не могла Анастасия Даниловна забыть ни мужниных побоев во время беременности, ни отношения к ее дочке. Она покинула кузнецовский курень и вернулась в Ясеновку. Дмитрий Евграфович не скрывал радости от возвращения Настеньки, как он ее звал. Неизвестно, как повернулась бы ее дальнейшая жизнь: она могла бы, вероятно, как десятки тысяч помещичьих служанок по всей России, стать вечной сожительницей женатого барина, если бы не знакомство с приятелем Дмитрия Евграфовича Александром Михайловичем Шолоховым, выходцем из зарайской купеческой семьи, давно обосновавшейся на Дону. Был он, даром что не дворянин, таким же вежливым и обходительным, как и молодой хозяин. Сначала он поглядывал на красавицу Анастасию Даниловну, которая еще больше расцвела после родов, как бы исподтишка, а потом уже откровенно глаз не спускал — и ясно было, что приходил он к Поповым уже не по торговым делам и не побеседовать с Дмитрием Евграфовичем о литературе, а исключительно из-за Насти.
