И вот Петрарка поставил перед собой цель отыскать всего Цицерона. И цели этой он отдал всю жизнь. Он облазил все города и городки Италии в поисках исчезнувших рукописей. Он побывал во Франции. Он писал в Германию. Куда бы он ни направлялся и как бы он ни спешил, стоило ему увидеть вдали монастырские стены, он забывал о цели своего пути, сворачивал с дороги и стучался у ворот. А там умолял монахов разрешить ему осмотреть книгохранилище и сделать копии. Если он узнавал, что у какого-нибудь собирателя или богатого вельможи есть большая коллекция рукописей, он немедленно писал ему льстивые письма и просил разрешить ему на них взглянуть. «Ходят слухи, что под вашим кровом хранится Цицерон и что у вас есть много редчайших произведений его гения… Если вы сочтете меня достойным, позвольте мне насладиться блаженством в присутствии такого гостя». Такие письма слал он в города Италии, Франции и Германии{6}.
И судьба вознаградила его за тяжкие труды. Он нашел много, очень много книг Цицерона. Но самое великое открытие сделал он в 1345 году в Вероне. В его руки попали письма Цицерона. Он немедленно известил об этом… самого Цицерона. Дело в том, что он привык обо всем рассказывать римскому оратору. «От Франциска другу Цицерону привет. С жадностью прочел я твои письма, которые долго и старательно искал, найдя их там, где менее всего думал. Я услыхал твой голос, Марк Туллий… Где бы ты ни был, услышь ответ… который слагает тебе один из потомков, влюбленный в твое имя и твою славу… Писано в мире живых… в… Вероне, 16 июня 1345-й год после прихода Бога, которого ты не знал»{7}.
Книга была огромна, так огромна, что, упав, она разбила ногу Петрарки. Но поэт не жаловался. «Возлюбленный мой Цицерон ранил меня когда-то в сердце, теперь поразил в голень», — шутливо говорил он{8}. Но как ни велика была книга, Петрарка сам, никому не доверяя, любовно переписал ее от слова до слова.
Петрарка с его любовью к Цицерону не был одинок. Он сам рассказывает любопытный эпизод из своих путешествий. Заехал он раз в один городок. Собралась компания образованных людей, и, как всегда, разговор зашел, конечно, о Цицероне. Все оживились и наперебой пели ему дифирамбы.
Вдруг Петрарка, который только что прочел письма оратора, заявил, что этот сверхгений в жизни иногда ошибался и имел человеческие слабости. Все были ошеломлены таким диковинным мнением. И стали возражать, особенно один, самый пылкий поклонник Цицерона. Тогда Петрарка заметил, что у всех людей есть недостатки. Совершенен один лишь Бог. И шутливо спросил у собеседника, богом он считает Цицерона или человеком. «Богом», — мгновенно отвечал тот. Но тут же спохватился и поправился: «Богом красноречия». — «Но раз он был человеком, то мог ошибаться и ошибался», — сказал Петрарка. Тут собеседник с таким ужасом от него отшатнулся, что Петрарке пришлось прекратить разговор{9}.
Современники Петрарки действительно буквально молились на Цицерона. Папа Пий II во время Неаполитанской войны амнистировал жителей городка Арпино, ибо в их городе полторы тысячи лет назад родился Цицерон{10}. Гуманист Лонголий дал клятву в течение пяти лет не читать ничего, кроме Цицерона{11}. Придворный поэт Пульчи написал стихотворение на смерть правителя Флоренции Козимо Медичи. Он описывает, как душа покойного герцога возносится в рай и на небесах встречает ее… Цицерон!{12}
Таковы были чувства Ренессанса. Лютер, отец Протестантства, с омерзением говорил об этой эпохе. Он предал анафеме и гуманистов, и всю языческую мудрость. Например Аристотеля он называл ослом и бездельником. Он сделал одно единственное исключение. Для Цицерона. Он говорит, что доказательства бытия Божия, приводимые Цицероном, глубоко его взволновали. Вообще «кто хочет познать настоящую философию, тот должен читать Цицерона». Он даже выражает горячую надежду, почти уверенность, что Цицерон будет прощен Господом и вознесен в Царство Небесное. Ту же надежду выражает второй основатель Протестантства Цвингли{13}.
В эпоху Просвещения восторги вокруг Античности несколько поутихли. Но Цицерон по-прежнему продолжал сохранять свое обаяние над умами. Вольтер был безжалостным насмешником, не имевшим, казалось, ничего святого. Но когда кто-то позволил себе посмеяться над Цицероном, философ пришел в великий гнев. В сердцах он воскликнул, что книги Цицерона — это лучшее, что создала когда-либо мудрость. «Пожалеем тех, которые не читают его; пожалеем еще более о тех, которые, читая его, не воздают ему справедливости!» А его ученик Фридрих Великий восклицал: «Никогда не было в мире другого Цицерона!» Монтескье же говорил: «Цицерон, на мой взгляд, один из величайших умов всех времен; что касается его души, то она всегда была прекрасна, когда не была слаба»{14}.
Невольно спрашиваешь себя: в чем же причина столь восторженной любви? Мир знал гениев больших, чем Цицерон. Платон и Аристотель, конечно, достойны большего восхищения. Иногда приходится слышать такое объяснение. Люди эпохи Ренессанса не были знакомы с греческой философией. Все, что они знали о ней, они вычитывали у Цицерона. Вот где кроется причина их любви к римлянину. Конечно, в этом есть доля истины. Но всего это соображение не объясняет. Не были неучами Иероним и Августин, а Цицерона они любили не менее страстно, чем современники Петрарки. Да и когда в Европе узнали Платона, им, конечно, восхищались, но никогда не любили таким удивительным образом, как Цицерона. Ведь Петрарка любил его лично, писал ему письма, рассказывал о своих успехах. Видимо, в Цицероне скрыто какое-то неотразимое обаяние, которое влекло к нему людей разных эпох — его современников и потомков, язычников и христиан, гуманистов и протестантов.
* * *
«Цицерон был великим человеком, достойным бессмертия, но, чтобы его описать, понадобился бы еще один Цицерон», — говорит римский историк Тит Ливий (Sen. Pair. Sua., VI, 22). И все-таки все новые и новые дерзкие смельчаки пытаются описать жизнь этого удивительного человека. Эта книга — одна из таких попыток. Но Цицерон слишком огромная фигура. И каждый из нас видит только частичку целого. Поэтому у каждого свой Цицерон, как и свой Пушкин.
О Цицероне написаны горы литературы. О каждой его речи, о каждом диалоге, о каждом письме — буквально о каждой строчке — написаны томы и томы. Временами кажется, что об одном Цицероне написано больше, чем обо всем Риме. И это неудивительно. Цицерон — это целый мир. Он оставил много речей. Это не риторические тирады. Они построены как захватывающий роман. На наших глазах перекрещиваются судьбы десятков людей, мы узнаем историю целых семейств, иногда на протяжении нескольких поколений, перед нами в мельчайших подробностях встает жизнь маленького захолустного городка. Из официальной истории мы об этом не узнаем.
