В Тюмени впервые серьёзно окунулся в учебную работу. Разработал новый для себя (и института!) курс: «Современные физико-химические методы исследования» (СФХМИ), лекционный курс и с нуля поставил лабораторный практикум. Пришлось нелегко, так как о большинстве имевшихся в наличии приборов (хроматографы, спектрофотометры, диэлькометры, современные рефрактометры) я только слышал (в Барнауле о них мечтали). Дополнительно осложнила работу чрезвычайно морозная зима (по-моему, ничего подобного со времён Колымы я не ощущал). Практически не функционировала стеклодувная мастерская. Баллоны с пропанобутановой смесью (власти России до сих пор предпочитают добываемый природный газ — метан, не сжижающийся при сибирских морозах, отправлять в Европу) находились на улице, при низкой температуре давление газа резко падало, горелки не работали, а для диэлькометров нужны было впаивать платиновые электроды в специальные стеклянные ячейки.
На лекции я ходил одетым в несколько рубах и свитеров (не в пальто!), пар шёл изо рта, руки синие, а студенты в зимней одежде и варежках. В моей жизни такого семестра (осень 1968 г.) не было. Работа шла в экстремальном режиме, начал читать первую лекцию (40 часов + 64 часа лаборатории химикам 4-го курса), когда курс не был готов и на половину, программ не было, составил позже по фактическому материалу.
Суровая зима сделала невыносимой работу сотрудников института, каждый грелся, как мог. Впервые близко столкнулся со смертью, связанной с исполнением служебных обязанностей. Лаборант нашей кафедры, греясь около открытой муфельной печи, выронила колбу с вспыхнувшим нефтепродуктом. Загорелся халат, девушка растерялась. Вместо того чтобы сбросить халат, начала кричать и бегать по кафедре, пока её не сбили с ног. Типичная трагедия недостаточно профессиональных химиков, в критический момент человек забывает, чему его учили на «технике безопасности». К сожалению, меня рядом в этот момент не было, пара подобных случаев, к счастью без тяжёлых последствий, в личной практике описана выше («Жизнь первая. Аспирант»). Обгорело 40 % поверхности тела. Принято считать, с такими ожогами советская медицина умела «вытаскивать» больных, но через неделю 20-летняя девушка, не имевшая в Тюмени родственников, умерла. Трагедия сопровождалась очень некрасивыми вещами: в больнице пострадавшую заставили задним числом подписывать инструктажи по технике безопасности; заставили написать объяснение, в котором всю вину брала на себя; подделывались подписи в соответствующих кафедральных и факультетских журналах. Хоронили её в лютый мороз, никаких поминок, пришлось час отогреваться дома в горячей ванне.
Именно страшная судьба 20-летней лаборантки, её трактовка заведующим кафедрой с явным стремлением уйти от минимальной ответственности за смерть малоопытного сотрудника стала началом внутреннего противостояния между мной и Магарилом, продолжавшегося все 9 лет работы в тюменском индустриальном институте. Тогда, в ноябре-декабре 1968 г. я и представить не мог, что конфликт с Магарилом зайдёт гораздо дальше, чем в Барнауле с Андреем Троновым и превратится в шоу для сотрудников факультета, в некоторых случаях всего института, и головную боль ректората.
Курс СФХМИ мне дорог, когда через пару лет Магарил захотел от меня избавиться, он просто передал СФХМИ на кафедру технологии основного органического и нефтехимического синтеза (ТООС). Я — следом. Но предшествовали этому процессу манёвры в течение двух-трёх лет «в целях совершенствования учебного плана»: сокращение лекционных часов, замена экзамена на дифференцированный зачёт, затем на простой зачёт, прекращение выделения дипломников (якобы моя тематика не соответствует специальности выпускника), наконец, перевод курса на другую кафедру. Но и на этом Магарил не успокоился и перебросил курс СФХМИ на кафедру общей химии (все, кто учился в институтах, понимают разницу между общими кафедрами и профилирующими). Вот туда я уже не пошёл, достаточно, что там вынужденно ещё в сентябре 1968 г. оказалась Нина, остался на кафедре ТООС читать лекции и вести занятия по органической химии.
Не открою Америки, чтение лекции — тяжёлый труд. Первоначальная подготовка курса требует раз в 10 больше времени, чем сама лекция, на второй год это соотношение 2:1, на третий год и дальше 1:1. Не знаю, кто как, но перед лекцией я волновался всегда, а после лекции некоторое время сидел без движения. 2 лекции подряд — истязание преподавателя. К сожалению, у составителей расписания не принято считаться с преподавателями: на первом месте возможности аудиторного фонда, на втором — загрузка студентов. Несколько слов о методике чтения лекций.
Всегда сознательно читал лекции по подробному и тщательно литературно обработанному конспекту, это способствует лучшему усвоению материала студентами, меньше лекторских ошибок. Личные наблюдения убеждают, читающие лекцию без конспекта пытаются демонстрировать якобы безупречное знание излагаемого материала, вместе с тем под влиянием эмоций непроизвольно допускают перескакивание с темы на тему, студентам трудно записывать. Студенты на лекциях зачастую лучше воспринимают лектора без «бумажек», однако подобный метод идеален в случаях, когда по окончании лекции студент получает добротный печатный конспект лекции (в те времена — привилегия богатых центральных ВУЗов), реальная оценка выставляется лектору при подготовке и сдаче самого экзамена (лекционного зачёта).
26.01.1974 г. Тюмень. Зачёт по современным физико-химическим методам исследования.
В ТИИ разработал ещё один, неизвестный в институте лекционный курс «Введение в специальность. Основы методики научных исследований» для студентов-химиков 1-го курса. Курс небольшой (18 часов), но и литературы никакой, как и программы. Всё сочинял сам. И читал с большим удовольствием. В 1-м семестре у большинства студентов глаза ещё горят, не то, что в 7-м семестре, когда они с первой лекции чувствуют трудность освоения СФХМИ и в то же время принципиальную полезность излагаемого материала. Приятно видеть интерес первокурсников к тому, что им рассказываешь. Начинал первую лекцию следующей фразой: «Были ли Вы на старом кладбище (в районе улицы Мельникайте, недалеко от института и общежитий)? Рекомендую сходить. Там есть памятник: здесь в 1893 г. похоронен такой-то, такой-то — инженер. Желаю Вам в будущем такую надпись на памятнике. Слишком многие сейчас называют себя инженерами, сам термин девальвирован (инженер по труду, инженер по информации, инженер по соцсоревнованию…), но мало Инженеров». Впрочем, спустя 35 лет, в начале 21-го века термин «инженер» звучит в российских СМИ редко, гораздо чаще мы слышим о менеджерах. Подмена понятий, соответственно изменение престижности профессий, ещё больно отрыгнётся России.
