Целыми днями гонялись малолетние пастушки за телятами, шкодливыми и беспокойными, особенно в летнее знойное время. Вася был хорошим напарником, не обижал младшего товарища, и в редкие минуты отдыха они вместе разжигали костер, любовались степными далями или же, лежа на спине, глядели в безбрежное, привольное небо, где восточный ветер от Волги и Дона стремительно гнал далекие тучи.
В такие свободные минуты товарищи мечтали, болтали, а иногда и баловались. Однажды Вася, расположившись у костра, вытащил из-за пазухи пачку махорки, подмигнул напарнику:
— Закурим? — и, не дожидаясь согласия, приказал: — Помогай вертеть.
Наделали самокруток.
Выкурили по одной.
— Давай еще?
— Давай, — храбро согласился младший.
Вторая самокрутка прошла гораздо хуже, Клим несколько раз поперхнулся, махорочный дым драл ему горло.
— Что, не можешь больше? — поддразнил Вася. — А я вот могу сколько угодно.
Сызмальства Ворошилов был азартным человеком.
— Я тоже могу, — упорствовал он.
Ребята наглотались дыма до обморока, оставленные без присмотра телята разбрелись, а малолетних курильщиков взрослые обнаружили лежащими без сознания. Этот урок Клим Ворошилов запомнил навсегда и до конца своих дней оставался непримиримым врагом курения.
Уже в эти годы стали проявляться черты характера гордого, не склонного мириться с обидой. Как-то случилось следующее. По вечерам ребятишки собирались в близлежащей степной балке, где хранились дрова для имения, играли в казаков-разбойников, в прятки. Друг друга не обижали, но отличался дерзостью лишь сын приказчика Колька Цыплаков. Пользуясь тем, что ребята боялись его отца, Колька обижал младших и слабых.
Проделки приказчичьего сынка сходили ему с рук, пока он не вздумал «пошутить» так с Климом. Пастушонок не стал откладывать расплату с обидчиком, выбрал подходящий момент и с силой ударил Кольку поленом по затылку. Трудно соизмерять удары в драке, и Клим, видимо, перестарался: обидчик его повалился на землю и стал кататься, крича от боли. Женщина, проходившая мимо с ведрами, поспешила на помощь, окатила Кольку водой, и он очнулся.
— Кто ударил? — сквозь слезы и все же со злобой спросил он стоявших молча вокруг ребят.
Клим и не думал скрываться:
— Я, — он старался быть спокойным. — Понял теперь?.. Попробуй тронь кого-нибудь, еще хуже будет!
Наука подействовала — больше Колька не трогал ребят.
…Около двух лет пас телят Клим, а затем получил «повышение по службе» — стал подпаском у отца и вместе с ним стерег стадо коров. Как ни старались отец и сын, избежать потрав им не всегда удавалось, и тогда следовали выговоры приказчика или, что хуже, вычеты из заработка. После одного столкновения с хозяевами Ефрем Ворошилов в очередной раз бросил работу. Сыну шел лишь десятый год, когда отец, разругавшись с приказчиком, опять ушел искать новое место. Без работы оказался и Клим. К этому времени семья лишилась и Катиного заработка. Она вышла замуж и вместе с мужем, Иваном Ивановичем Щербиной, переехала на Голубовский рудник, где Щербина работал машинистом подвесной канатпой дороги. Мать осталась теперь единственной кормилицей семьи. Посоветовалась с зятем:
— Что делать? Неужто ребятам по миру идти?
— Найдется место на руднике и для Клима, — заверил тещу Иван Щербина.
Жалко было матери расставаться с сыном, но ничего другого не оставалось. И Клим пошел на шахту.
Голубовский рудник был уже и в начале 90-х годов большим предприятием. Владельцы его, как и все горнопромышленники России, без зазрения совести использовали детский труд. В России существовали законы, ограничивавшие его применение, но они всегда и везде оставались на бумаге. «Чтобы судить о применении законов, ограждающих детский труд, — писал один из дореволюционных исследователей положения рабочих в Донбассе, — стоит на любом руднике зайти в здание углеподъемных или других машин или же в так называемое «ламповое отделение…». В этих помещениях, особенно в «ламповых», воздух которых до такой степени насыщен парами наливаемого в лампы бензина, что вызывает головокружение и тошноту, вы увидите целые вереницы крошек-мальчуганов. С бледными, истомленными лицами, перепачканными копотью и сажей, с черными руками, замасленные донельзя, быстро движутся они по огромному зданию под недремлющим оком десятника».
Никого, по сути дела, не интересовал возраст малолетнего работника. «Большинству из них, — писал тот же автор, — трудно дать и 13 лет, сплошь и рядом попадаются дети лет одиннадцати. Но если вы спросите любого, сколько ему лет, он, к вашему изумлению, ответит: «пятнадцать»… Не в интересах и самого мальчугана открыть истину: он может лишиться места, а это открывает перед ним перспективу недоедания и вечных попреков дома».
Клим, разумеется, также не хотел потерять работу и старался изо всех своих детских силенок. Его приобщение к шахтерскому труду состоялось так: дали ему специальный ящик и поставили выбирать примеси из выданного на-гора угля. Рабочий день, как у взрослых, с шести утра до вечера, с двумя перерывами; полчаса на завтрак и час на обед. Мокрый и грязный от угольной пыли, въедавшейся в кожу, таскал десятилетний мальчик тяжелый ящик по крутым штабелям угля. Оступишься — сорвешься вниз, искалечишься, а выпустишь ящик — тогда пропала работа: жалованье зависело от количества набранных ящиков с породой. И за этот каторжный труд — 8, редко 10 копеек в день! К вечеру Клим еле волочил ноги.
Однако, как ни тяжела была эта работа, ни в какое сравнение не шла она с трудом горняка — в этом Клим убедился, когда знакомые шахтеры взяли его посмотреть, как добывается уголек. Навсегда запали в его память узкие и душные штреки, навсегда запомнил он забойщиков, долбивших кайлом, согнувшись в три погибели, а то и лежа, уголь, и саночников, впряженных в постромки тяжелых волокуш.
Да, жизнь и работа на руднике была куда как тяжелой. Но если натуры слабые и податливые в такой обстановке разрушались и гибли, если на большинстве людей работа шахтера сказывалась угнетающе, то для натур сильных, упорных и готовых к борьбе она была закалкой, и тот, кто выдерживал, проявлял характер — мог считать, что он готов к любым жизненным испытаниям. Таков был и Клим: его, уставшего, замученного, интересует и отчего горят электрические лампочки, впервые увиденные им на шахте, и как устроена подвесная канатная дорога, его тянет все увидеть, дойти до всего собственным умом или при помощи взрослых. Смышленого малыша замечают, и вот он уже смазчик машины, подающей уголь из шахты на-гора, он ходит с масленкой и повинуется окрикам машиниста:
