Ну а мне ничего не светило: я же не числился в отличниках бухгалтерского труда, никаким полетом премирован не был.
Где-то в далеком закутке памяти остался изумительный запах летного поля — аромат свежескошенной травы, приправленный сладковатым, трепетным духом чистого авиационного бензина…
Из бревенчатой избушки неторопливо вышел мужчина в черном кожаном реглане, поинтересовался: кто на воздушную прогулку, все ли собрались? Пересчитав присутствовавших и убедившись — комплект пассажиров полный, начал рассказывать, какая великолепная, надежная, быстроходная машина «Крокодил». Говорил он негромко, но очень внушительно. Не поверить этому человеку было просто невозможно. По его словам получалось, если есть в жизни что-нибудь стоящее, прекрасное, ведущее в будущее, так это авиация. Понятно, я ловил каждое слово, в буквальном смысле с широко разинутым ртом. Очевидно, моя открытая пасть и привлекла внимание летчика. О чем он подумал, глянув на тонкошеего шкета, затесавшегося среди восьми взрослых дядек, я, понятно, не знаю. Но важно другое — летчик вдруг спросил с усмешкой: «Чей это мальчик?» — и взял меня за руку. «Мой», — сказал отец. «Не возражаете?» — поинтересовался летчик и, кажется, не дожидаясь ответа отца, повел меня впереди всех пассажиров к зубастому самолету.
Очень странно выглядели в этой крылатой машине пассажирские сиденья — кресла были плетеные, очень напоминавшие дачную камышовую мебель, что выставляли обычно на террасах. Спустя годы я понял — Туполев экономил вес! А тогда удивился и сразу забыл о креслах: кругом все было так ново и неожиданно. Пассажиры разместились в кабине и разом притихли.
«Утром воздушных ям не бывает», — важным голосом изрек какой-то толстяк. Он держался, как самый главный бухгалтер на свете. «Естественно!» — с готовностью поддакнул ему сосед и в свою очередь сообщил, что на взлете надо непременно глотать слюну… Для чего это требуется, узнать не удалось: рявкнул и заработал двигатель справа. Следом закрутился левый винт. Машина затряслась, слегка качнулась и двинулась с места. Мы стали удаляться от бревенчатой избушки, от ельничка, впереди простиралось поле, а совсем вдали лежал горизонт.
Я даже не сразу сообразил, как получилось, что трава побежала назад, назад и мы внезапно оказались над лесом, над речкой. Оказывается, мы уже летели! И земля сделалась сразу чище. Белые постройки, словно гуси, разбежались по зеленому полю, водная поверхность зажглась зеркальным блеском… Ощущение самого первого в жизни полета припоминается странным коктейлем — к трем четвертям пьянящего восторга добавлена изрядная доля удивления, чуточку — сомнения: как, на самом деле лечу? Я? И не стану скрывать, в коктейль были запущены еще несколько горьких капель страха… А все вместе отличалось острым вкусом шальной радости!
Эту радость по совершеннейшей случайности подарил мне Николай Петрович Шебанов. Тот самый — в черном реглане… когда он оторвал «Крокодила» от земли и на тридцать минут увез нас в небо, прочь от привычного, примелькавшегося каждодневья, я знал только, что управляет самолетом добрый дяденька, взявший меня в полет… Мальчику такая неосведомленность, думаю, простительна. Но сегодня я не могу позволить себе скороговорки: летчиком на «Крокодиле» был Шебанов… фигура в авиации без сомнения знаковая!
Выражаясь современным языком, Шебанов стал летчиком по очень, очень большому блату! Четырнадцатого августа 1918 года сам председатель совнаркома Ленин направил в школьный отдел управления Воздушного флота страны предписание, предлагавшее принять в Московскую школу авиации Макса Павловича Дауге и Николая Петровича Шебанова. За друживших юношей перед Лениным ходатайствовала Инесса Арманд, находившаяся в родстве с Максом Дауге. Своего высокого покровителя молодые любители авиации, надо сказать, не посрамили: оба успешно закончили курс наук, и Шебанов был оставлен в школе инструктором, что уже говорит само за себя. Кого попало в инструкторы не берут.
Завершив двадцать четвертого февраля 1936 года очередной ночной рейс, Николай Петрович, признанный мастер слепого полета, первым в стране подвел черту под миллионом безаварийно налетанных километров. Был он за труды награжден, обласкан, все чин чином. Но человек, из породы беспокойных, не угомонился. В свое время Шебанов не просто мечтал о кругосветном рекордном перелете, но и деятельно готовился. Со вторым пилотом В. Матвеевым и радистом-инженером Н. Байкузовым прошел по маршруту Москва — Свердловск — Москва, показав среднюю скорость 405 километров в час. (Вспомните 170 километров в час, которыми справедливо гордился Громов, выполнивший рекордный полет на прототипе «Крокодила» — первом АНТ-9.) Но началась война, стало не до рекордов.
Из войны Николай Петрович выйдет полковником, отрастит бороду, он еще много полетает. Все это будет… А тогда на зеленом травянистом поле аэродрома Быково, вдень моего воздушного крещения, произойдет встреча с живым… богом. Именно таким представлялся мне Шебанов. Не стану врать, будто я сразу же возмечтал стать, как он, летчиком, и тут же присягнул на верность небу, чего тогда не случилось — того не случилось. Но что-то шевельнулось в самой глубине мальчишеской души и зазвучало тревожной, зовущей вдаль струной.
Строго говоря, АНТ-9 не мой самолет: он, понятно, не значится в моей старой летной книжке, куда заносится всякая минута, проведенная летчиком в небе, где фиксируются все машины, которые ему удалось подержать в руках, и все-таки, если не быть педантом, а подумать рискованно — кто знает, не будь тех тридцати счастливых минут на «Крокодиле», может и летной книжки мне бы в жизни не видать?
Удивительная штука жизнь.
Недавно я побывал на могиле Николая Петровича Шебанова. Могила его на старом Ваганьковском кладбище столицы. Умер Николай Петрович земной смертью — от рака. Я положил на запущенное надгробье из черного мрамора осенние бледно-розовые астры и еще раз вспомнил о хорошем человеке. Это, думаю, правильно — память непременно должна переживать достойных.
На моем рабочем столе в темно-коричневом кожаном футляре лежит навигационная линейка Николая Петровича. Американская, к слову сказать. С ней он когда-то перегонял «Дугласы». Надо бы и эту линейку, и немецкую книгу из его личной библиотеки, и визитную карточку «NIKOLAUS SCHEBANOFF, FLUGZEUGFUHRER» из эпохи работы Шебанова в «Люфтганзе», передать музею авиации, да все откладываю: и жалко, признаюсь, а главное — надеюсь, успею еще.
Глава вторая
Он пришел ко мне сам
Вы никогда не задумывались, кто и как учил летать самых первых пилотов? Тех самых, что поднялись в небо в начале нашего века. Забавно получается — пионеры самолетостроения на свой страх и риск становились сперва летчиками-испытателями (!), потом, если удавалось уцелеть и не слишком покалечиться, превращались в пилотов, с годами, а бывало, и «с месяцами», оказывались летчикам и инструкторами.
