Ознакомительная версия.
На позицию Мельгуновой-Степановой оказывал влияние также муж, дневник которого содержит такую запись: «П. Е. ведет дневник более или менее систематично. Просил ее записывать факты. На всякий случай зарегистрирую со своей стороны кое-что».[10] Сам он читал и карандашом дополнял ее записи (запись от 26–28 февраля 1917 г.). Значительную часть передаваемых от третьих лиц сведений следует сверять с другими источниками. Сама автор признавала, что окружающие ее люди «говорят гораздо больше, чем есть» (запись от 23 сентября 1917 г.).
Важно также отметить, что Мельгунова-Степанова принадлежала к оппозиционным кругам российского общества, хотя нет данных о ее личном участии в революционном движении или каких-либо оппозиционных акциях. По многим записям видно, что автор не принимает официального патриотизма, полагает, что патриотические настроения не свойственны широким слоям населения. Заметна и ее восприимчивость к информации, отрицательно характеризующей представителей высшей бюрократии и династии. Много приведено сведений и о социально-экономических трудностях военного времени. Такие оценки и суждения вызваны не только действительно переживаемыми страной кризисными явлениями, но и той социальной средой, в которой на протяжении десятилетий формировались мировоззренческие установки Мельгуновой-Степановой. Один из ее современников, видный историк профессор В. О. Ключевский, еще в 1902 г. заметил: «В настоящую минуту правительство и общество в России находятся между собой в отношении двух враждебных сторон, воюющих за власть».[11] Понимали это и представители правящих слоев. «Трон Романовых пал не под напором предтеч советов и юношей-бомбистов, – вспоминал великий князь Александр Михайлович, – но носителей аристократических фамилий и придворных званий, банкиров, издателей, адвокатов, профессоров и др. общественных деятелей, живших щедротами империи». И далее: «Описания противоправительственной деятельности русской аристократии и интеллигенции могли бы составить целый том, который следовало посвятить русским эмигрантам, оплакивающим ныне на улицах европейских городов “доброе старое время”».[12] Особенно внимательно следует, на наш взгляд, относиться к сведениям, поступающим в Москву с фронта. Как правило, данные о действиях военачальников, как и о положении на западном фронте получены через нескольких лиц, и автор дневников не имела возможности документально их проверить.
Вместе с тем не следует, на наш взгляд, впадать в крайность, оценивая всех оппозиционных деятелей исключительно как интеллектуально недалеких людей или карьеристов, желающих использовать ситуацию для захвата власти в стране. Многие факты, высказанные в годы войны, в том числе Мельгуновой-Степановой, – плохая организация работы тыловых служб, бюрократизм, формализм и взяточничество отдельных руководителей и пр. – действительно имели место. Тем более это признавали впоследствии и многие высокопоставленные лица, в частности великий князь Александр Михайлович и другие представители династии, участвовавшие в Первой мировой войне. Кроме того, немало деятелей культуры, представителей интеллигенции добровольно ушли на фронт (одних учителей-фронтовиков, согласно подсчетам профессора С. В. Тютюкина, было не менее 30 тысяч), тем самым доказав свой искренний патриотизм.[13] Таким образом, публикуемый дневник весьма достоверно раскрывает психологическое состояние достаточно широкого круга лиц, представляющих московскую интеллигенцию в годы войны.
Особое значение они имеют для специалистов, занимающихся историей русской прессы. В дневниковых записях содержится богатый материал по изучению взаимоотношений журналистов и представителей правящей бюрократии, с одной стороны, а с другой – противоречия и разногласия среди представителей общества относительно быстро меняющихся военных и политических событий. Говоря о деятельности представителей прессы, важно иметь в виду, что с самого начала войны журналисты были вынуждены участвовать в политической контрпропаганде, или, как сейчас принято говорить, информационной войне, с их германскими и австрийскими коллегами. Одно из главных направлений их деятельности – публикации заявлений российских официальных лиц и собственных редакционных материалов, направленных на привлечение симпатий населения западных окраин Российской империи к русской армии и разжигание ненависти к врагу. Это касалось как будущего политического устройства в отношении Польши, Прибалтики и Финляндии, так и сюжетов о карательных акциях германской армии против мирного населения на оккупированной территории. Следует отметить, что требования главного редактора газеты «Русских ведомостей», с которой сотрудничала П. Е. Мельгунова-Степанова, к корреспондентам были четкие и ясные. Вот как он инструктировал командированного в г. Варшаву В. Я. Брюсова (письмо от 7 сентября 1914 г.): «Сообщения о военных действиях со слов третьих лиц желательно давать только в исключительных случаях, так как мы получаем здесь довольно подробные сведения со слов раненых. Общих вопросов польской жизни желательно касаться от времени до времени. Но необходимо освещать их разносторонне, не ограничиваясь только русско-польскими отношениями… Ваши корреспонденции вызвали очень большое неудовольствие в среде евреев, которые упрекают Вас и нас в замалчивании польско-еврейских отношений. Было бы полезно осветить эту сторону жизни Польши, но это нужно делать очень осторожно, чтобы не нарушить требования цензуры».[14] Работа фронтовых корреспондентов оплачивалась очень хорошо. Как показывают отчеты, они получали самую высокую зарплату в редакции (200 рублей).[15]
Вероятно, зная это, Мельгунова весьма подробно пишет о новостях с фронта, ссылаясь часто на данные, полученные в редакции именно «Русских ведомостей». Хотя история прессы в годы Первой мировой войны интересовала историков, тем не менее, проблема еще полностью не изучена и занимает периферийное место в историографии.[16] Публикация дневников позволит расширить представления по данной теме.
Много внимания в дневниках уделено росту патриотических настроений не только среди представителей бюрократии, но и в обществе. Автор весьма проницательно отмечает рост шовинизма, который постепенно стал подменять подлинный патриотизм. Несмотря на то что в литературе подобные явления часто связывают с ухудшением ситуации на фронте в 1915 г., дневниковые записи фиксируют шовинистические эксцессы в Москве уже с самого начала войны. Это также подтверждают сведения из других архивных документов.[17]
Ознакомительная версия.
