Один из апокрифов, между прочим, упоминает о письменности. Когда Адам начал обрабатывать землю, пришел дьявол и не дал ему пахать, говоря: «Моя есть земля, а божьи — небеса, рай…» Адам попытался возразить что и земля тоже, пожалуй, принадлежит богу, но дьявол настаивал на своем: «Не дам тебе земли пахать, аще не запишешь ныне рукописание, да еси мой». Адам быстро согласился, заявив: «Кто земли господин, того и я и чада моя».
Сочинитель этого рассказа совсем не в поповском духе заставил Адама быстро признать дьявола владыкой земли и предпочесть его. Таких апокрифов было много, и долгое время не делалось различия между ними и официальной церковной литературой. Только в дальнейшем, с распространением ересей, апокрифы стали преследоваться и запрещаться церковью именно потому, что на них начали ссылаться еретики в защиту своих взглядов.
В период введения христианства на Руси церковь помогла создать единое феодальное государство. Это дало церкви огромную силу, длительное господство во всех областях умственной деятельности, в том числе и в литературе и письменности. С разложением феодального строя начались нападки на феодализм; но, чтобы бороться против феодализма, надо было разрушать и авторитет церкви, освящавшей феодализм. Поэтому борьба против феодализма становится одновременно борьбой против церкви и принимает форму ересей. Под оболочкой богословских ересей крылось недовольство не только крестьян, но и горожан. Богословская борьба определялась в конечном счете чисто материальными, классовыми интересами ее участников.
Среди еретиков было много людей образованных, ценивших слово как орудие разума. Некоторые из них заходили в своей борьбе далеко вперед, у них начинали звучать материалистические нотки. Так, один из еретиков — Зосима — в XV веке отрицал воскресение мертвых, загробную жизнь, заявляя энергично и откровенно: «Ничего того несть; умерл кто, ин то умерл, по та места и был».
Тот факт, что апокрифы стали орудием в руках еретиков, а официальная церковь подняла на них гонение, показывает, что многие апокрифы отражали представления, а порой и смутные мечты угнетенной феодалами массы, в противоположность официальной религиозной литературе, поставленной на службу господствовавшему классу.
Церковники составили специальные списки запрещенных книг, требовали изъятия их из монастырей и церквей. Однако это мало помогало. Большинство попов и монахов просто не могли отличить апокриф от «правильной» книги. При тогдашней дороговизне книг сомнительно, чтобы их вообще с большой охотой уничтожали, особенно если апокриф оказывался переплетенным в толстый сборник вместе с другими произведениями. Иногда апокрифы приписывались какому-нибудь церковному авторитету, и тогда ими пользовались даже видные церковные писатели, не подозревая, что цитируют запрещенный апокриф, а вовсе не какого-нибудь Иоанна Златоуста.
Знакомый нам апокриф об адамовом рукописании цитировался нередко в XV–XVI веках. На него ссылался, например, в подтверждение своих взглядов известный русский писатель XVI века Иван Пересветов.
Наконец, вместе с церковными книгами и апокрифами на Русь проникли из Греции книги совсем светского характера.
Взять для примера одну из самых древних среди дошедших до нас русских рукописных книг — Святославов «Изборник». Он был переведен с греческого на болгарский, а затем, в 1073 году, переписан дьяком Иоанном для черниговского князя Святослава Ярославича. Сборник давал современному читателю исторические, географические и другие сведения об окружающем его мире, являясь своеобразной энциклопедией того времени.
В древней Руси был ряд подобных сборников; иногда они прямо так и назывались — «Изборники», а иногда носили заглавие: «Пчела», «Золотая Цепь», «Измарагд» (что значило изумруд). Между прочим, составитель Святославова «Изборника» говорит о своем труде: «Я же, как пчела трудолюбивая, с всякого цвета писанного собрал в один сот». Этот образ, очевидно, и обусловил заглавие подобных сборников «Пчела».
Почему книжник-переписчик сравнивается с пчелой, собирающей мед, также находит здесь свое объяснение: «Уразумевающий собранные в книге мысли проливает их в велемысленное сердце свое, как сот сладкий».
Из этих сборников древние русские узнали имена великих античных писателей и философов — Гомера, Демокрита. Книжные люди переносили их в летописи, а впоследствии и в другие произведения.
Сборники эти, как и прочие произведения литературы, составлялись сначала в тогдашних центрах умственной жизни — монастырях. Но с течением времени стали их составлять и светские лица; такие составители уже выбирали из источников, которыми пользовались, изречения только общего, морально-поучительного характера, где речь шла больше о светской жизни, и проходили мимо изречений с сильной церковной окраской. Иногда составители добавляли и свои собственные мысли, творения.
Летописец. С картины А. Новоскольцева.
В этих сборниках встречаются меткие наблюдения, афоризмы, приближающиеся к народным пословицам и поговоркам. Например: «Ленивый хуже больного: больной лежит, да не ест, а ленивый лежит и ест» или: «Лучше в своей руке жаворонка видеть, нежели в чужой — журавля».
Сильно доставалось в этих сборниках клеветникам: «Волка хуже клеветник: волк только мяса ищет, а клеветник весь род погубит»; «Лучше на самострел попасть, чем на глаза клеветнику».
Немало изречений говорило о силе слова, о книге и образовании. Так, в «Пчеле» (по списку начала XVI века) читаем: «Язык человеческий, как огонь, греет и жжет»; «Богат муж, а непросвещен и несмыслен, подобен ослу, златою уздою обузданному». Книга ставится высоко, но все же книги сами по себе не могут заменить ума. «Книжен муж без ума, как слепец, который идет по мосту, держась за перила: отведут его в сторону, он остановится; так и этот: по книге беседует, закрыл же книгу, которую прочел, и все забыл». С другой стороны, ум без книжного ученья также страдает: «Как птица спешенная не может быстро взлететь, так ум остр, никогда не знавший книг, не может домыслиться до совершенного разума».
Многие афоризмы из таких сборников перешли в народ в виде поговорок, пословиц, присказок.
Появились в переводах и греческие исторические повести — хронографы (хронос — время; графо — пишу), или, как писали иногда в старину, — гранографы; наконец, фантастические повести и сказки. В измененном виде и они переходили в фольклор и становились достоянием народа.
Вся эта переводная литература быстро дала толчок к возникновению самостоятельной русской литературы.
